Поднапрягшись, Рыба (с грехом пополам) восстановил сюжет сказки. И даже припомнил, что Царевна-лягушка была женщиной не простой, а с экстрасенсорными, алхимическими и полупроводниковыми способностями. И могла за ночь соткать ковер, а если хорошенько попросить – то и несколько, с видом на Исаакиевский собор, Тауэр и Кутафью башню. А готовила она!.. Тут, впрочем, Рыба – как профессиональный повар – сумел бы состязаться с ней на равных. А во всем остальном, включая алхимию и ткачество, обязательно бы проиграл.
Положительно, Царевна-лягушка могла составить счастье любого половозрелого мужчины. Одна-единственная.
А здесь… Здесь их было целых тринадцать!
А если не гарем, то брачное агентство по типу подметного, хотя и суперрейтингового агентства некоего П. Листермана, мошенника и аферюги международного масштаба. П. Листерману была посвящена целая рубрика в программе под названием «Главный герой» или в какой-то другой программе – Рыба не запомнил точно. Но зато запомнил, как заплевал весь экран – в самом прямом смысле слова.
– Мразина! Сводник! – кричал Рыба, стараясь попасть слюной в искаженную экраном, мутную и слегка крысиную физиономию Главного Героя нашего времени. – Живет же такая сволочь! Сморчок пакостный, тьфу! Нет, ты только посмотри на него, кисонька!..
– Смотрю! – спокойно отвечала Рахиль Исааковна. – И что?
– Как его только земля носит, сводника такого? Сутенера и порнографа, чтоб ему ни дна ни покрышки!
– Не понимаю, почему ты так распалился, пупочка?
– Как же не распаляться, кисонька, когда сутенеров по центральным каналам показывают в самый что ни на есть прайм-тайм! И ни слова осуждения, заметь! О-о, куда мы идем, куда мы заворачиваем?!!
– А что же тут осуждать? Зарабатывает человек как может. И никого при этом не убивает, заметь. Не грабит, не насилует…
– Только… это… растлевает, – к месту вспомнил пафосное слово Рыба. – Принародно и почти что в прямом эфире.
Пожароопасную мысль о растлении Рахиль Исааковна не поддержала, более того – отнеслась к бесстыжему аферюге с плохо скрываемым одобрямсом. Раздосадованный таким поворотом дела, Рыба хотел плюнуть и в жену, но слюна, к счастью, кончилась. Все ее стратегические запасы ушли на П. Листермана, и для их восстановления потребовалось целых две недели. В течение которых Рыба то и дело возвращался к мокрогубому и плохо выбритому своднику и посылал в его адрес мысленные проклятья. По прошествии двух недель Рыба решил действовать. Он даже сочинил некое подобие плана операции, включавшее в себя семь пунктов:
1. Купить оружие (снайперскую винтовку).
2. Доехать до Рублевки на рейсовом автобусе, вычислить особняк сутенера и занять главенствующую по отношению к особняку высоту.
3. Грохнуть сутенера и оставить на его трупе заранее приготовленную записку: «Герои Шипки. Месть и Закон».
4. Явиться в ментовскую с повинной и потребовать открытого судебного процесса с присутствием электронных и печатных СМИ.
5. Использовать открытый судебный процесс как трибуну для изложения взглядов относительно сутенерства как госидеологии. А также коррупции как госидеологии, поклонения золотому тельцу как госидеологии, гламура как госидеологии. И прочих отвратительных вещей как госидеологии.
6. Прославиться на ближайшие полгода как Уловимый Мститель.
7. Сесть на ближайшие десять лет и освободиться условно-досрочно через девять с половиной – из колонии строгого режима.
Но от плана пришлось отказаться, поскольку уже первый пункт о снайперской винтовке оказался невыполнимым. В оружейном магазине «Левша» снайперскую винтовку Рыбе не продали. Ружье-двустволку не продали тоже, сославшись на то, что у Рыбы нет соответствующих документов вроде охотничьего билета и некоторого количества справок – от нарколога, от психиатра и из все той же ментовки, куда Рыба-Молот собирался явиться с повинной. Чтобы не уходить с пустыми руками, Рыба зачем-то купил себе газовый баллончик. Но отправляться в пасть к аферюге международного масштаба, вооружившись одним лишь баллончиком, было совсем уж глупистикой. И Рыба, вздохнув, похерил карьеру Уловимого Мстителя и, по своему обыкновению, тут же переключился на другие, столь же малоосуществимые мечты. И впоследствии, встречая П. Листермана то в одной, то в другой телепрограмме, он больше не плевался, а говорил добродушно:
– Повезло тебе, сукин сын Листерман! Давно бы в могиле лежал, если бы не моя доброта…