Из жизни Ксюши Белкиной

Ксюша обреченно вдавила кнопку звонка два раза подряд, что означало – пришли к Белкиным, и стала ждать, с каждой секундой все больше паникуя от разлившегося в груди тяжелой волной страха. Наконец послышались торопливые, шлепающие разношенными тапками шаги, щелкнул замок – и в открывшейся двери образовалось красное злое лицо матери. Лицо тут же приняло совершенно другое выражение: злоба сменилась таким крайним удивлением, будто перед матерью стояла не собственная ее дочь Ксюша Белкина, а по меньшей мере Золушка из сказки, завернувшая прямо с бала в их убогую коммуналку во всей своей красе – в алмазах да изумрудах, да невероятных киношных кринолинах с бантами и атласными ленточками.

– Что это? Ты это откуда? – только и спросила мать испуганно и тихо, пятясь в сторону открытой двери в их комнату, откуда явственно доносились Олькины обиженные рыдания.

Ксюша молча переступила порог, прошла вслед за матерью в комнату, устало опустилась на низенькую скамеечку у двери.

– Это мне Лиза подарила, мама. Я отказывалась, конечно, но она настояла…

– Какая Лиза? – переспросила мать, продолжая одурело пучить глаза на необыкновенное видение – собственную дочь Ксюшу в норковой шубе – с ума же сойти можно от этакой дисгармонии…

– Лиза, дочь Ивана Ильича…

– Погоди, погоди… Так ты что, к ним домой успела съездить? – дошел наконец до нее смысл происходящего. – А зачем? Зачем ты туда ездила? А?! – ее высокий голос. – Чего молчишь? Я тебя спрашиваю!

– Мам, так хорошо же, что съездила! Это повезло еще, что я Лизу в дверях застала – она уже в милицию пошла, чтоб заявление о пропаже оставить… – начала вдруг вдохновенно врать Ксюша. – Я ее с трудом уговорила этого не делать и шкатулку ей тут же вернула…

– Да? – только и спросила мать хрипло, тяжело опускаясь на диван. – Надо же… У нее отец умер, а она по милициям бегает… Сволочь…

Лицо ее побледнело, губы затряслись и поехали вниз некрасивой тонкой скобочкой. Посидев минуту в скорбной задумчивости, она зарыдала тяжело, затрясла мелко плечами, тихо, сквозь слезы, приговаривая:

– Да что ж это за жизнь такая, девчонки… Сроду ведь я ничего не воровала никогда! Чего это на меня нашло вдруг, а? Это все нищета проклятая – вот до чего довела…

– Мам, не плачь… – тихо попросила Ксюша, растерявшись от неожиданности. – Что ты, мам…

– Я вещи ведь уже собирала, а как увидела это золото, сразу прямо столбняк на меня напал, ей-богу! Схватила да и сунула всю шкатулку в сумку! А хотела ведь только шубу взять… Там в шкафу висела его жены умершей шуба, шикарная такая… Тоже норковая, только длинная…

Мать снова горько разрыдалась, утирая лицо уголочком вытертого клетчатого диванного пледа и жалко встряхивая сухими, торчащими в разные стороны от избытка дешевого лака волосами. Глядя на нее, снова разревелась и Олька, а вслед за ней и Ксюша начала всхлипывать, попискивая тихонько на выдохе.

– Хорошо, что ты ее застала-то! – трагически-надрывно вскрикнула мать, махнув в сторону Ксюши рукой. – А то бы сейчас забрали меня да засудили потом… Никто ведь не спросит, почему я это сделала, да каково мне одной с двумя детьми на руках мыкаться в этой проклятой коммуналке…

Она долго еще причитала над своей горькой судьбой, вспомнив заодно и коварное предательство бывшего мужа, и неблагодарную бабушку Ксению, и «плебейскую тупость и низость» своих соседей… И Ксюше, «сотворившей с ней такое» шестнадцать лет назад, тоже порядком досталось, и непослушной ее «хамке Ольке» – тоже… Перестав, наконец, плакать, мать вздохнула и уже с интересом уставилась на Ксюшину шубку, в которой она так и сидела на низенькой скамеечке около двери, утирая шикарными рукавами тихие слезы.

– А ну, покажи-ка, что там у тебя за обновка… – сердито-насмешливо произнесла она, вставая с дивана и подходя к Ксюше. – Дай-ка я посмотрю…

Ксюша радостно вскочила на ноги и, торопливо скинув с себя легкое шикарное одеяние, вложила в протянутые материнские руки, вздохнув облегченно: «Слава тебе, господи… Ни орать, ни рыдать тяжело и обреченно вроде сегодня больше не собирается…»

– А мне подойдет, как ты думаешь? – идя к треснувшему во всю ширину зеркалу и на ходу пытаясь натянуть на себя шубку, спросила мать. – Жалко, что короткая… И узенькая совсем… Нет, не подойдет…

– А мне подойдет! – подскочила со своей раскладушки Олька. – Бабушка, дай я примерю!

– Ну конечно, примерит она! Я тебе сейчас примерю по одному месту! Мала еще и мечтать о таких вещах… – отодвинула Ольку плечом.

– И ничего не мала! – громко начала отстаивать свои права Олька. – Мам, ну скажи ей! Как меня в воровстве обвинять, так не мала! Я эту шубку буду носить!

– Замолчи, соплячка! – раздраженно крикнула мать, глядя на Ольку снизу вверх. – Не выводи меня из себя!

– А ты не ори на меня, поняла? – тоже перешла на крик Олька, наклоняясь над ней и страшно выпучивая глаза. – Снимай давай, а то швы прямо на тебе расползутся!

Мать, уступив под ее натиском, неохотно стянула с себя шубу, бросила в Олькины руки:

– Да на, возьми, подавись… И в кого такая хамка уродилась? Совсем ты ее плохо воспитала, Ксюшка…