Из жизни Ксюши Белкиной

– Так Нюточка-то у нас учительница, ей сам бог велел про Антона Палыча целыми днями талдычить, а ты у нас кто? Ты у нас медицинская сестра! Тебе вроде как и не пристало… – весело смеясь, наклонился к ней Алеша, осторожно высвобождая локоть из ее цепких и нервных пальцев и легко обнимая за плечи.

– Ну ты не прав, Алеша! – подмигнув Веронике, махнула Анюта рукой. – Любви к Антону Палычу, ты знаешь, все возрасты и профессии покорны…

– Сдаюсь, девочки, сдаюсь! – поднял он вверх руки. – Полностью капитулирую! Что мне еще остается…

– Ну ладно, ребята, я пойду! – заторопилась Анюта, услышав громкую музыку раздавшегося театрального звонка. – Мне еще своих из буфета выгонять…

Они быстро обменялись с Алешей красноречивыми взглядами – короткими ненужными вопросами-ответами, скорее даже риторически-формальными, так, на всякий случай… «Не выдашь?» – спросил его осторожный взгляд. «Обижаешь… – пролилось и брызнуло в него озорно и фиалково из ее лучистых веселых глаз. – Век воли не видать, и пусть простит меня дорогая подруга Анна…»

А спектакль ей не понравился. Могли бы и менее вольно с классикой обойтись! Сделали из Нины Заречной какую-то дурочку-вамп, интерпретаторы хреновы… И вообще, кто их просит об этом? И кто свое разрешение дает? Не сам же Антон Павлович с того света… Хорошо, хоть Дашка с ней не пошла! А то еще и перед дочерью пришлось бы извиняться! И к своим она даже и приставать не будет – понравился им спектакль или нет. Промолчит лучше. Как говорится, умный не спросит, дурак не поймет…

А они и не спросили ни о чем. Уроки по «прохождению» «Чайки» прошли мирно-спокойно, и было писано пятнадцать средних школьных троечных сочинений и пять натужно-четверочных и только четыре пятерочных, оригинальных и умненько-творческих, с осторожной критикой той самой дурацкой постановки в местном теат-ре. И Варя Леонидова получила свою заслуженную пятерку, и Петров, между прочим, тоже… А пусть. Жалко, что ли?

И ее время тоже шло своим чередом – Дашка, наконец, смирилась со школьной участью, зубрила вечерами ненавистную физику, вставала тайком к мольберту ночами, погружаясь до макушки в любимое творчество, и Кирюшка успешно совмещал учебу на пятом курсе института с «халтурками» по излечению «крякнувших серваков», привнося в их скромный семейный бюджет очень даже ощутимую лепту, и Анна с Алешей зазывали по вечерам в гости – все, как обычно…

Вот только не нравится почему-то нашей жизни обыденный ход, обязательно надо вмешаться в него роковыми событиями да несчастьями! Затем, наверное, чтобы повод был у нее, у жизни-то, расставить все по своим законным местам, определить все по полочкам, как должно быть на самом деле, как природой и задумано было в самом начале каждого человеческого пути. А они, эти события и несчастья, сваливаются на твою голову всегда так жестоко-неожиданно, что в первый момент и не успеваешь ничего осознать и осмыслить, только лупишь глазами вмиг образовавшуюся перед тобой пустоту – потерянно и испуганно…

Ночной Аннин звонок сначала свалился на голову бедной Дашке, тихо-мирно колдующей новой кисточкой над потоком льющихся на бумагу творческих фантазий. Она и не осознала сначала толком, что произошло, и только по сильно дрожащему и взволнованному голосу, доносящемуся из трубки и требующему немедленно разбудить мать, поняла, что случилось у тети Анны что-то очень серьезное, из ряда вон выходящее и трагическое.

– Мам… Просыпайся быстрее, возьми трубку! Там у Климовых что-то случилось! – тормошила она мать.

– А который час? – моргая спросонья и тряся головой, испуганно таращилась на нее Анюта.

– Три часа ночи… Да какая разница, мам? Говорю тебе, случилось что-то!

– Да? – с трудом стряхивая с себя сон, прохрипела в трубку Анюта. – Слушаю…

– Нютка, поднимайся быстро! В больницу со мной поедешь!

– А что случилось, Ань?

– У Алешки ножевое ранение! Его сейчас везут в кардиологический центр почему-то…Сердце задето, что ли? Не объяснили ничего! Давай, собирайся быстро!

Голос Анны звучал привычным металлом, но в железном его и таком привычном скрежете проскакивали едва уловимые нотки приближающейся женской истерики, нотки страха и растерянности перед бедой, и казалось, будто и не металл это вовсе, а лишь обманчивая и тоненькая пленочка из алюминиевой фольги – протяни руку, она и порвется легко…

– Как это – ранение? Он же дежурит сегодня… – хлопала испуганно глазами Анюта, пытаясь осмыслить услышанное. – Ты что?!

– Потом, все потом! Я уже из подъезда вышла, через пять минут выходи! Все!