Из жизни Ксюши Белкиной

– Что значит зачем, Даша? – изо всех сил пытаясь придать голосу родительской строгости, спросила Анюта. – Это тебе для общего развития надо! Чтобы представление иметь хотя бы, что это за науки такие…

– Да зачем мне это представление? Только голову себе забивать! Заставлять столько драгоценного времени в пустоту выбрасывать – это же преступление против личности! Изнасилование моей детской и хрупкой психики!

– Ну-ну, распалилась! – сделала попытку унять дочь Анюта. – Мала еще, чтоб систему образования критиковать! Вот подрастешь – и выйдешь с предложением разделения школьных предметов по их потребностям…

– А что? И выйду! Надо ж кому-то начинать. А то превратили учебу в муку мученическую, всех под одну гребенку стрижете и детских страданий не видите! А потом удивляетесь – откуда у нас все такие закомплексованные? Да из школы, вот откуда! Вот сижу я на уроке физики и не понимаю ничего из того, что мне объясняют, и дурой себя последней чувствую, и трясусь от страха, что меня спросят, а я опять глупость какую-нибудь ляпну… Прямо наказание какое-то! Только за что, непонятно… За то, что природа меня совсем противоположными способностями наделила? Почему у нас все так неуклюже устроено, мам? Ведь гораздо лучше и приятнее учиться тому, что сердцу мило…

– Что делать, доченька… Не нами это устроено, не нам и перестраивать!

– А может, мам, тут другой какой смысл есть, более глубокий, а? Ведь последующее забывание ненавистных школьных предметов – эмоция сама по себе очень яркая, приносящая глубочайшее удовлетворение… Как ты думаешь?

– Да ну тебя, Даш! Зачем об этом говорить, если физику тебе все равно учить придется! Ты мне лучше скажи – в театр завтра со мной пойдешь?

– Не-а…

– Почему?

– Да ну… Там такая ужасная картина в фойе висит – глазам больно! И занавес у них по-дурацки совершенно разрисован…

«Картина как картина… – пожала плечами Анюта, разглядывая висящее в фойе театра живописное произведение искусства. – Чего она в ней ужасного нашла? Природа, лес, речка… А мои действительно ведь засели в буфете накрепко, придется их оттуда после первого звонка палкой выгонять!»

Она медленно шла вдоль стены, разглядывая художественно выполненные фотографии актеров, удивляясь большому количеству новых молодых и одухотворенных лиц. Давно, давно она здесь не бывала – вон как состав труппы поменялся… А старых и любимых куда дели? На пенсию, что ли, отправили?

– Вот сказали бы мне три месяца назад, что я в театр на «Чайку» твою пойду – не поверил бы! – услышала она за спиной знакомый голос. – Прямо веревки из меня вьешь, Вероничка!

– Алешенька, ну это же Чехов…

Резко развернувшись, она уставилась радостно и удивленно на растерявшегося вмиг Алешу и маленькую его спутницу c красивым именем Вероничка, которое очень шло и к тоненькой ее хрупкой фигурке, и к доверчиво-наивным, совсем по-детски распахнутым большим карим глазам.

– Анюта, ты?!

– Привет… – ободряюще улыбнулась она им. – А я вот своих обормотов и двоечников на «Чайку» привела – пусть посмотрят, а то ведь читать все равно не заставишь!

– Ну да, конечно… – продолжая растерянно и смущенно улыбаться, выдавил из себя Алеша. – Вот, познакомься – это Вероника… Моя …

Алеша замялся на минуту, переводя взгляд с Анюты на свою спутницу, потом, будто устыдившись неприятных своих сомнений, решительно закончил:

– …Моя любимая женщина! Да, вот так, Нюточка! Как есть, так и есть! – И, обращаясь к Веронике, так же решительно, даже будто с некоторым вызовом, произнес: – А это Анюта, ближайшая подруга моей жены и моя тоже, между прочим…

Вероника, еще больше распахнув и без того большие глаза, испуганно уставилась на Анюту, интуитивно вцепившись обеими ладошками в Алешин локоть, будто пытаясь таким образом удержать его около себя – а вдруг Анюта сейчас схватит ее драгоценного приятеля, положит к себе в сумку да и унесет по прямому назначению – к подруге своей Анне Сергеевне, законной жене и хозяйке…

– А вы, Вероника, любите Чехова? – приветливо обратилась к ней Анюта, вложив в свой вопрос как можно больше доверия и панибратской душевности – ей почему-то вмиг стало очень жалко эту оробевшую от неловкой ситуации полудевочку-полуженщину, захотелось как-то приободрить, успокоить, придать уверенности…

– Что? А, да… Я очень люблю Чехова… – пролепетела Вероника, еще больше сжимая тонкими пальцами Алешин локоть.

– Вы знаете, и я тоже… А вам какой Чехов ближе – поздний или ранний, более романтический? Я вот, например, очень «Драму на охоте» люблю…

– А мне нравятся поздние его повести – «Три года», «Дуэль»… Да я все люблю – и письма его читать люблю, и даже «Остров Сахалин» читаю с удовольствием! У меня в Чехове потребность жизненная – я от него подпитываюсь, как дерево от земли! Понимаете?

– Понимаю. Очень даже понимаю, – тихо и уверенно произнесла Анюта, глядя ей в глаза и улыбаясь.

– Правда? – оживилась, наконец, Вероника. И, обращаясь к Алеше, ласково и тихо проворчала: – Ну вот, а ты надо мной смеешься все время! Получается, не одна я такая!