Из жизни патологоанатома

Перехожу к рассказу о радостной встрече. Их в моей практике было всего четыре, а хотелось бы больше. Ко мне пришла пациентка гинекологического отделения, которую госпитализировали с подозрением на рак матки. Исследовав образец опухоли, я пришел к выводу, что это доброкачественный полип, а не рак. Случай был сложным как с клинической точки зрения, так и с гистологической. И рос полип не так, как полагается расти полипу, причем рос очень интенсивно, и некоторые клетки выглядели не так, как им положено было выглядеть. Не буду грузить вас медицинскими подробностями, просто скажу, что мне пришлось хорошенько подумать, чтобы дать заключение. Это же очень ответственная экспертиза. Ошибка может стоить человеку жизни. А пациентке было тридцать четыре года, по нынешним меркам – это молодость.

По специальности она была косметологом, а туда обычно приходят из дерматологии, поэтому на содержательный обмен мнениями я не особо и рассчитывал. Подготовился к беседе так, словно мне предстояло читать научно-популярную лекцию о дифференциальной диагностике рака эндометрия[27] перед немедицинской аудиторией. (Вот хотел бы я посмотреть на немедицинскую аудиторию, которой будет интересна подобная лекция.) Но, к великому моему удивлению, коллега-косметолог оказалась весьма сведущей в нашей специальности. Мне ничего не пришлось ей объяснять. Я только показывал и комментировал. Закончив демонстрацию образцов, я сделал ей комплимент – сказал, что она замечательно разбирается в патологической анатомии и спросил, какой вуз она оканчивала.

– Я училась в Саратове, – ответила коллега. – На втором курсе вышла замуж, на третьем ушла в отпуск по беременности, так что патанатомию, можно сказать, толком и не изучала. Но сейчас жизнь заставила восполнить пробелы. Должна же я четко представлять свои перспективы.

Про ее перспективы я готов был рассказывать бесконечно. Очень приятно объяснять человеку, почему именно у него все хорошо. Лечащий врач просто сказала: «Поздравляю, у вас полип!», а я разобрал ее препараты как для учебника. И сказал, что, если у нее остались вопросы или сомнения, она может забрать свои препараты и проконсультироваться где-то на стороне. Она ответила, что после общения со мной все сомнения исчезли. Короче говоря – будем жить.

С одним из врачей нашего отделения у меня вышел спор по поводу таких встреч с пациентами. Этот врач сказал, что он воспринимает все дополнительные вопросы по поводу своих заключений как оскорбление, как сомнение в его профессионализме.

– Я бы на твоем месте ответил, что к заключению мне добавить нечего, – сказал он. – Если есть вопросы, то забирайте ваши «стеклышки» и показывайте их в другом учреждении. Что я им – мальчишка? Почему я должен объяснять свое решение? У меня для таких объяснений есть заведующий отделением.

Я на это ответил, что в таких важных вопросах, когда речь идет буквально о жизни и смерти, сомнения неизбежно присутствуют, и к этому надо относиться с пониманием. Беседа с коллегой-пациентом занимает не более 20 минут, это не так уж и много, и происходят такие встречи не так уж и часто. Мне не жаль этого времени. И лучше уж я потрачу 20 минут на общение с человеком, чем он будет консультироваться где-то еще, тратить свое и чужое время, а также свои деньги.

К согласию мы так и не пришли, каждый остался при своем мнении. Должен сказать, что тема сомнений имеет большое значение в отношениях врачей и пациентов. Человеку свойственно не только ошибаться, но и сомневаться, поэтому ничего из ряда вон выходящего или оскорбительного в сомнениях нет. Вопрос в том, какое это сомнение, в чем оно заключается и в какой форме выражается. На вопрос: «А почему вы решили, что у меня именно такой диагноз?» я готов ответить без каких-либо обид. Но вот когда однажды родственники умершего пациента спросили меня, действительно ли я делал вскрытие, я ответил им резко, едва удержавшись на грани приличий, потому что этот вопрос реально меня оскорбил. Кто дал им право подозревать меня во лжи? Если я заполнил протокол вскрытия, значит я его делал. Но это уже другое – прямая и явная бестактность, обвинение во лжи, завуалированное под вопрос.

Corruptio optimi pessima

– Ты непременно должен рассказать читателям что-то поучительное! – говорила мне жена после прочтения очередной части моих записок.

– Чтобы читатели подумали «поучайте лучше ваших паучат», – отшучивался я.

Но капля, как известно, камень точит. Так уж и быть – расскажу один поучительный случай.

«Corruptio optimi pessima» переводится с латыни как «порча наилучшего хуже всего». Что у нас есть наилучшего? Наше здоровье. Нет ничего хуже, чем его портить.

Нет, я не стану распространяться о вредных привычках, так что не спешите пролистывать эту главу. Рассказ будет совсем о другом.