Изабелла Баварская

Вытащив из ножен, украшенных лилиями, свою шпагу коннетабля, он приказал рыцарю, несшему его знамя:

— Знамя вперед! Именем бога и святого Георгия, вперед! Так должен вести себя сейчас настоящий рыцарь.

Сир де Куси, озабоченный таким оборотом дела, сказал, обращаясь к мессиру Жану Венскому, державшему в руках знамя армии с изображением божьей матери:

— Как же теперь быть?

— А так, — отвечал со смехом сир де Ла Тремуй, — пусть старики плетутся сзади, а молодых не удерживайте!

— Мессир де Ла Тремуй, — спокойно возразил сеньор де Куси, — мы сейчас в деле увидим, кто останется позади, а кто будет впереди. Постарайтесь только, чтобы голова вашей лошади не отрывалась от хвоста моего коня. Но я-то обращаюсь не к вам, меня интересует мнение мессира Жана Венского, — я еще раз спрашиваю, что он думает предпринять.

— Сейчас, — сказал мессир Жан Венский, — бесполезно взывать к разуму, верх одерживает безрассудство. Нет сомнения, нам следовало бы дождаться короля Венгрии или, по крайности, — тех трехсот наших бойцов, которых я нынче послал за фуражом. Но раз уж графу д’Э угодно выступить, мы должны последовать за ним и биться из последних сил. А впрочем, взгляните-ка: теперь поздно отступать!

И впрямь, справа и слева от лагеря взметнулось облако пыли, которое время от времени прорезывал, словно вспышка молнии, блеск оружия. Это два крыла армии Баязета, смяв заслон христиан, отходили назад, чтобы задушить их потом в своем кольце. Те из христиан, у которых был за плечами хоть какой-то боевой опыт, поняли, что сегодня они проиграли. Однако мессир Жан Венский не повернул вспять, а, напротив, крикнув «Вперед!», первым пришпорил коня. Тотчас же, повторив этот клич, рыцари, осененные знаменем божьей матери, ринулись на врага, и странно было видеть, как семь сотен человек атаковали сто восемьдесят тысяч.

Они неслись, потрясая копьями, но турецкий авангард внезапно отхлынул, оставив позади себя насаженные вкривь и вкось острые копья, и лошади рыцарей, мчавшиеся во весь опор, грудью напарывались на них. Этот оборонительный заслон, должно быть, соорудила пехота, бывшая в распоряжении короля Венгрии. Несколько всадников спрыгнули с лошадей и попытались, несмотря на град сыпавшихся на них стрел, ударами копий снести эту изгородь. Вскоре образовалась брешь, через которую смогли пройти фронтом двадцать человек. Этого было более чем достаточно: вся армия крестоносцев устремилась в этот довольно широкий проем и атаковала неприятельскую армию. Они насквозь прорезали турецкую пехоту, а затем повернули назад, топча тех, кто попадался на пути, копытами своих лошадей. Но тут слева и справа от них раздались звуки труб и цимбал — на них двинулись два крыла турецкой армии, в это же время в бой вступила кавалерия из восьми тысяч человек, которая, по расчетам Баязета, должна была стать в авангарде. Христиане, завидев это сверкавшее золотом и облеченное высшим доверием войско, решили, что среди них должен быть султан, их вновь охватил боевой задор, и они, выстроившись для атаки, с не меньшим пылом, чем только что на пехоту, обрушились на это войско. И оно, так же как и первое, не устояло под натиском французов и, несмотря на численное превосходство, обратилось в бегство, рассыпавшись по полю, как стадо овец, на которое напала стая волков.

Преследуя их, французы очутились вдруг перед рядами основного воинства, в котором находился сам султан. И тут им был дан настоящий отпор. Однако рыцари, надежно защищенные своими доспехами, проникли в эту плотную массу так же свободно, как клинок входит в древесину; но так же, как клинок, они оказались плененными и стиснутыми с обеих сторон. Тогда-то они и поняли, что допустили ошибку, не дождавшись короля Венгрии, его шестидесяти тысяч человек; армия христиан представляла собой в этот миг не более чем крупицу в этом скопище неверных, которым, казалось, владела одна мысль: сдавить эту горстку ринувшихся на них людей и задушить их в своем кольце.