Избранная демоном (СИ)

— Итак, — проговорил человек, хитро улыбаясь, — начальная цена за такое сокровище смехотворна! Всего лишь сто золотых монет!

— Двести монет! — сразу выкрикнули из толпы.

— Двести двадцать!

— Двести пятьдесят!

— Триста!

— Триста семьдесят!

— Триста восемьдесят!

— Триста девяносто!

— Пятьсот, — пробасил кто-то и толпа принялась зачарованно оглядываться, выискивая глазами счастливчика.

— Мы все слышали твою щедрую цену, почтенный Вахинбай! — крикнул торговец, чуть ли не приплясывая на месте от радости. Должно быть, пятьсот золотых монет — очень высокая цена для нижнего мира.

Я, наконец, тоже увидела того, кто оказался столь щедр. Толстый, словно состоял сплошь из одних шаров человек, с густой черной бородой и маленькими бегающими глазками.

— Она тебя забодает! — крикнули из толпы, и вся публика взорвалась хохотом.

— Итак, пятьсот золотых монет! — возвестил торговец и зашел за мою спину.

Я была так шокирована происходящим, что совсем забыла о том, что рабынь продают обнаженными. Поэтому сначала не поняла, зачем торговец потянул завязки на моих плечах, а когда туника белой лужицей осела к ногам, было уже поздно.

Толпа восторженно взревела, а я отчаянно покраснела под вуалью. Я оставалась стоять с закрытым лицом, но полоски ткани на груди и бедрах ничуть не скрывали изгибов и выпуклостей тела, наоборот, подчеркивали их.

— Пятьсот пятьдесят! — раздалось в толпе.

— Пятьсот семьдесят!

— Шестьсот!

— Семьсот! — обиженно пробасил почтенный Вахинбай, когда понял, что добыча уплывает из его рук.

— Последняя цена — семьсот золотых! — объявил торговец и неуловимым движением снял вуаль с моего лица.

— Тысяча! — проорал Вахинбай и ударил себя кулаком в жирную грудь. Затем рванул ворот, словно вот-вот задохнется, и я увидела, что грудь почтенного Вахинбая густо покрыта волосом, словно шкура медведя.

— Две тысячи, — раздался спокойный голос и я, увидев темнокожего ханского евнуха, почтенного Абу Амина, облегченно выдохнула.

— Анахита, — прошептала я одними губами. — Смилостивься! Не дай завладеть мной этому жирному хорьку!

— Две с половиной тысячи монет! — крикнул Вахинбай, и толпа восторженно взвыла.

— Три тысячи, — спокойно произнес невысокий человек у самой сцены в большой чалме и с золотыми зубами.

Я вздрогнула, но Абу Амин тихо произнес:

— Три с половиной тысячи.

Толпа замерла, напряженно прислушиваясь к торгам.

Ловким движением торговец сорвал повязку с моей груди и, вопреки ожиданиям, тишина стала гробовой. Показалось даже, что я слышу, как сотни глоток сглатывают слюну.

— Три с половиной тысячи! — возвестил торговец. — Последняя цена — три с половиной тысячи! За редкую красавицу с коралловой кожей! За небожительницу, почтившую нашу грешную землю своим присутствием!

— Три тысячи семьсот, — сказал человек с золотыми зубами.

Видя сомнение на лице почтенного Абу Амина, торговец сдернул повязку с бедер и картинным жестом подбросил ее вверх. Одновременно он выдернул деревянный шип из волос и те тяжелым рубиновым покрывалом окутали фигуру до середины бедер.

Мне показалось, началось небольшое землетрясение. А еще я оглохла от криков и рева толпы. Когда все стихло, главный евнух Аоса сказал:

— Четыре тысячи.

— Четыре тысячи — раз, — начал отсчет торговец. — Четыре тысячи — два!

— Четыре двести! — возопил жирный Вахинбай и распахнул рубаху на волосатой груди.

— Четыре триста! — тут же воскликнул человек с золотыми зубами.

— Четыре пятьсот! — перебил его Вахинбай.

— Пять тысяч, — спокойно объявил Абу Амин, и оба, Вахинбай и тот, что с золотыми зубами, принялись грязно ругаться, а затем стали проталкиваться сквозь толпу к выходу.

Я облегченно выдохнула и воздала мысленную хвалу Анахите.

— Пять тысяч раз! — громогласно повторил торговец под восторженный шепот, видимо, пять тысяч монет и в самом деле высокая цена за рабыню. — Пять тысяч золотых монет — два!

— Десять тысяч, — раздалось от входа.

Вниманием толпы завладели двое невысоких людей: с острыми, но непримечательными чертами лица, пожалуй, несколько большими, чем у остальных, глазами.

Мое сердце ухнуло, а внутри что-то оборвалось.

По досаде, проступившей на лице главного евнуха, я поняла, что он не будет поднимать ставку, ибо десять тысяч золотом — немыслимая цена даже для рабыни в гарем великого хана.

Те двое что вошли в шатер и с порога переполошили всех, быстрым шагом двигались по проходу прямо к сцене.

Один из них нес сундук, другой, тот, что объявил цену, опирался на посох.

— Энки, — зашептали в толпе, — энки, энки…

Я вздрогнула.

Я читала об энках, но никогда не видела вживую. Мифами о загадочном лесном народце, что любит золото и умеет отыскивать самые глубокие клады под землей, развлекают у нас детей на ночь.

Приглядевшись, я поняла, что передо мной и вправду не люди. Было в них что-то знакомое, но что, никак не могла сообразить. От накатившего ужаса мысли путались, были вязкими и тягучими, как слишком густой кисель.

Оба одеты в черные плащи, капюшоны откинуты за спины. Волосы зачесаны назад, отчего и без того длинные носы кажутся острыми.