Избранная лирика

голова опустится седая…

Улыбнёшься тихо,

без испуга

и пожмёшь тяжёлыми плечами.

Вечны ливни,

вечен ветер с юга,

лебедей влюблённое ячанье.

ВОКЗАЛЫ

И всё, что жизнь нам показала,

теперь как будто и не страшно.

Сороковых годов вокзалы

остались

в дне позавчерашнем.

И там, в прокуренных столовых,

на наши нужды отвечая,

нам отпускали без талонов

короткий сон

над кружкой чая.

Стояла ночь,

как изваянье,

и листья хлопали в ладоши,

слепой парнишка

на баяне

играл про синенький платочек.

И бабы слёзно голосили,

и сквозняки ползли по залам…

Как будто сразу

пол-России

сошлось в разрушенных вокзалах.

Воспоминанье беспокойно,

как кровоточащая рана...

Нам вспоминать об этом больно,

нам забывать об этом —

рано.

* * *

На исходе северное лето —

по десятку видимых примет.

Весь одет в парной туман рассвета

август —

хлебосол и густоед.

Осень, ветровая и рябая,

явится, немного переждя,

по сгоревшим листьям барабаня

нахлыстом ядрёного дождя.

Я пока ещё в неё не верю.

Всей упрямой силой естества

на последнем солнце огневеет

яркая, чеканная листва.

Как грибник

заправского закала,

туесок подвесив лубяной,

ты идёшь

и, чтобы не мешало,

солнце оставляешь за спиной.

На плече покатого оврага,

что колючим ельником порос,

рыжиков оранжевых ватага

в бусинах невысушенных рос.

В войлоке багульника окреп он,

словно ярким солнцем обожжён,

подосиновик, тугой, как репа,

хрустнет под охотничьим ножом.

Не ленись почаще нагибаться —

на тебя глядит со всех сторон

обложное русское богатство

леса удивительных даров.

Говорят у нас —

и это правда —

хоть кого возьмёт она в полон,

та земля,

что щедрою наградой

отмечает каждый твой поклон.

* * *

Жухлый лист с оголённой крушины

в коченеющих пальцах зажав,

ты увидишь —

дожди потушили

беспокойный осенний пожар.

И не то чтобы грусть

или жалость, —

не могу равнодушно смотреть,

как к садовой решётке прижалась

палых листьев холодная медь.

Это всё,

что осталось от лета,

бушевавшего только вчера.

И печальную осень в букеты

собирает, смеясь, детвора.

Сад стоит,

под ветрами и стужей

потемневший, сквозной и нагой.

И мальчишка хрустящую лужу

с нетерпением тронет ногой.

* * *

Как бы грозя какой бедой,

седые ели машут лапами.

Падучей сонною звездой

ночное небо процарапано.

А над дорожною судьбой

луны источенное лезвие.

И мы опять вдвоём с тобой,

ночная спутница-поэзия.

Просёлком вытоптанных чувств

бредём, дорогой озабочены...

И нас зимы капустный хруст

сопровождает у обочины.

* * *

Нас вниманьем дарили,

поощряли кивком.

Нам в глаза говорили,

что пойдём далеко.

Нам друзья толковали,

закусив удила,

голубыми словами

про большие дела.

А потом, на вокзале,

жали руки друзья...

И сбылось предсказанье

так, что лучше нельзя.

Подпоясанный туго,

с захребетным мешком,

до Полярного круга

доходил я пешком.

Север бродит по коже...

Редколесье, пурга,

бледный ягель, похожий

на оленьи рога.

Годы — необратимы,

но, живя на бегу,

вас, мои побратимы,

я забыть не могу.

О каменья расколот,

в мёрзлой каше воды

зимовал наш плашкоут

в двух шагах от беды.

Ничего не забыло

сердце в трудном пути.

Все, что было, то было,

все, что ждёт — впереди.

Люди верно решили,

что судьба нам дала

и дороги большие,

и большие дела.

* * *

Это было на речке Кулой.

Мне теперь не припомнить фамилий.

По старинке,

лучковой пилой,

мы в делянке сосну повалили.

Видно, падать

обидно для всех.

И она свилеватое тело,

опираясь ветвями о снег,

от земли оторвать захотела.

Но ногой наступили —

лежи!

И, снежок обмахнув рукавицей,

мы пилили её на кряжи,

всю пропахшую острой живицей.

А она ещё, видно, жила,

когда в тело

вцепилось железо, —

проступала густая смола

через узкую ранку пореза.

Как оценка работы корней,

на разрезе,

смыкаясь друг с другом,

каждый год

был отмечен на ней

ростовым

концентрическим кругом.

И, прищурив намётанный глаз,

синеватые кольца считая,

не припомню я,

кто-то из нас

с сожаленьем сказал:

— Молодая...

В час, когда скараулит конец,

не покинь нас,

желанье простое:

независимо —

сколько колец,

умереть обязательно стоя.

* * *

Вл. Ковалеву

Всё в снегу —

в густой скрипучей вате,

как и в том провьюженном краю...

Вот опять мне папирос не хватит,

чтоб припомнить молодость свою.

Мелочи, подробности, детали

вяжутся в сюжетные узлы.

Поезда друзей порасхватали,

на далёкий Север увезли.

Вот и не встречаемся годами.

Что же им сказать?

Счастливый путь!

Нас по белу свету покатали,

тоже повозили, как-нибудь.

Он учил сурово,

мудрый Север,

мы его запомнили устав:

не мечтать о жатве, не посеяв,

и о передышке — не устав.

Горечь неисправленных ошибок

отдаёт сивухою во рту.

Видно, в сердце

розовых прожилок

никогда я не приобрету.

Не пойму расчётливых и добрых,

что идут по жизни не спеша.

К безупречным,

ангелоподобным

что-то не лежит моя душа.

Строгих,

неподатливых на ласку,

в ноги не валившихся рублю,

злых люблю,

напористых,

горластых,

рук не покладающих люблю.

Если скажут слово —

значит, в жилу,

так, что непривычных

валит с ног.

Есть в них настоящая пружина,

без которой

век идти б не смог.

В дальние

тревожные дороги

пусть друзей увозят поезда.

Пусть им светит

преданно и строго

странствий беспокойная звезда.

* * *

Борису Ручьёву

Мы не верим,

единоверцы,

что состаримся наконец,

что сегодня

на срезе сердца —

пятьдесят годовых колец.

Нам толкуют