Избранная лирика

про жизненный опыт,

дескать, время —

оно течёт...

Лесорубов и землекопов,

не пугает нас этот счёт.

А пугающих —

ну их к чёрту!

Их послушать,

так в гроб ложись.

По-иному, большому счёту

мы отчитываемся

за жизнь.

На неласковой параллели,

где раздолье бедовым снегам,

даже птицы

в полёте колели

и как камень

валились к ногам.

Не поймёшь —

целина иль дорога,

необжитый белёсый простор.

Трехэтажным воззванием к богу

согревается парень-шофёр.

Но в какую б

глухую замять

задыхаясь идти ни пришлось —

узелков не вязали на память,

не копили змеиную злость.

Мёрзлый камень дробили

до пота,

волокли на «козе» кирпичи.

И шутили:

— Большая работа

и совсем небольшие харчи...

По тяжёлым брели просёлкам,

в загазованный лезли забой,

память

срубленных нами посёлков

оставляли всегда за собой.

Потому,

что мы крепко верили,

в силе дружбы убеждены:

за святое

людское доверие

не бывает иной цены.

И хоть с ног

сшибала усталость,

в лапник,

брошенный у костра,

до полуночи

песня металась –

нашей молодости сестра.

Он от сердца идёт

и к сердцу,

оголённый провод строки…

Жизнелюбы

и единоверцы,

не торопимся в старики.

* * *

Начиная с околичностей,

избегая слов в упор,

ты опять о культе личности

поднимаешь разговор.

Оправляя брючки узкие,

сморщив ясное чело,

ты коришь «покорство русское»

беззастенчиво и зло.

Ты разишь словами колкими,

чтобы — в душу и до дна...

За твоими недомолвками

чья-то выучка видна.

Никого не упрекали мы,

что утратам нет числа,

очень трудно, неприкаянно

наша молодость прошла.

Не играя в прятки с правдою,

не страшимся честных слов —

за колючими оградами

много сложено голов.

Мы вернулись.

Не убитые

ни цингою, ни трудом,

не с дешёвою обидою

вспоминаем мы о том.

По особенному больно нам

было, может быть, всегда,

что на шапке у конвойного

наша красная звезда.

Мы вернулись.

Но не каждому

разрешается пока

нашей болью, нашей жаждою

спекулировать с лотка.

И с застенчивостью девичьей,

принимая скорбный вид,

оглашать никчемный перечень

личных болей и обид.

В этих лет суровой повести

на тяжёлые слова

только людям с чистой совестью

доверяются права.

Если выдюжили, выстояли

силой правды и любви,

значит, были коммунистами —

настоящими людьми.

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

Серебро и унылая чернеть —

мир двухцветен с приходом зимы.

В настороженном

небе вечернем

прорезаются звезды из тьмы.

Как ледком по прозябшим болотам

плёнкой света подёрнута мгла —

то прозрачная лента сполохов

над зубчаткою леса прошла.

Блики зыбко-зелёного цвета

на короткие сроки секунд

то исчезнут,

то в беге кометном

снова небо хвостом рассекут.

Многоцветные,

станут в полнеба,

кружевным полукружьем горя...

Этих красок хватило вполне бы

для горящих лесов сентября.

Чтоб светлей тосковать о России,

чтоб усталость и боль превозмочь,

чтобы долгую ночь пересилить,

если даже полярная ночь.

* * *

Ночь и снег.

Окно, как негатив.

Вьюга бьётся в запертые двери.

Спит рояль.

В нем навсегда затерян

нас когда-то сблизивший мотив.

Много лет

ненужно одинок —

нет, не ради

собственной причуды, —

на твои знакомые прелюды

я, как путник,

шёл на огонёк.

Мне и до сих пор

они близки,

звуки догорающего скерцо.

Чьё теперь

опутывают сердце

лёгкой паутинкою тоски?

Ночь в снегу.

И прошлое в снегу.

На висках

лежит печальный иней.

Но твоё застенчивое имя

я, как сказку детства, берегу.

* * *

Шмели, приникшие к репьям,

гроза шальная —

в три раската.

И ты опять как будто пьян,

как было в юности когда-то.

Хмельные запахи цветов

несёт черёмуховый холод.

С улыбкой думаешь о том,

что был и ты когда-то молод.

Гроза рванёт из-за угла.

Дрожит под ветром

мокрый вереск...

И то, что молодость ушла,

ты понимаешь,

но не веришь.

* * *

Был горизонт

натянут, как струна,

сушились ветром выгнутые сети,

и щебетала галька побережья

на птичьем,

непонятном языке.

И водоросли, выползшие ночью

на скользкий берег из седых глубин,

полуживые, едко пахли йодом.

Прозрачность утра

достигала дна,

открыв его подробности для глаза,

и каждая песчинка

в свете солнца

вдруг вспыхивала коротко и ярко,

как только что открытая звезда.

Я поднял камень,

плоский и солёный,

покрытый смугло-синей акварелью,

под цвет воды

и тех неясных далей,

куда уйдут под вечер корабли.

Был горизонт

натянут как струна,

едва-едва дышал солёный ветер...

Все это было в двух коротких строчках,

которые я потерял во сне.

ПРОЩАНИЕ С ЛЕТОМ

Волга ночью качает

волны валуны,

и дрожат

голубые дорожки луны.

Ты — над чёрною кромкой,

губу прикусив,

и оттиснут в воде

звёзд холодный курсив.

Что он значит?

Что ветры обрушились зло.

Это сиверко дует,

это лето прошло.

Слышишь?

Кончилось лето.

Подними воротник!

Полночь плещет в лицо,

как холодный родник.

Только полночь ли?

Может, не полночь виной?

Просто юность

прощается нынче со мной.

Что ж, прощай.

Больше вместе нам

быть не дано,

но друзьями

останемся мы всё равно!

Всё равно

я узнаю тебя поутру

в крике птиц

в двухсотлетнем бору.

В смехе сына,

в отчаянном запахе трав,

в ровном ритме колёс...

Может быть, я не прав?

Все, как в юности:

Волга, волны валуны,

синеватая долька луны.

* * *

У жизни строгий есть закон,

такой её и принимайте:

для жизни

нет черновиков,

она — в одном лишь варианте.

Ошибок, сделанных вчера,

и отступления от правил

не можешь росчерком пера

ни зачеркнуть ты,

ни исправить.

Солгал, кому-то не помог,

обидел друга —