Избранная поневоле (СИ)

Если, конечно, я не хочу продолжения. Что помешает высокородному аргу повторить то, что он сделал со мной ночью? Никто не будет беречь ту, что уже отдала свою девственность.

Нельзя раскисать. А поплакать можно и после, когда доберусь до дома, всё равно слёзы уже ничего не изменят.

Я старалась не думать о том, как ахнет, увидев меня, Паола, как застынет в ледяном презрении её мать. Достанет ли у них милосердия оставить меня в доме, или меня вышвырнут, как приблудную собаку, не желая иметь ничего общего с той, что пала так низко?

Разве я смогу объяснить, что стала жертвой какой-то неведомой игры? Кто в здравом уме поверит, что меня насильно отправили на отбор линтин, и я даже не подозревала, что стала тем самым «особым подарком», пока не оказалась в постели арга? Конверт я отдала добровольно, в дом меня тоже никто не гнал. Вот хозяин особняка и не отказался использовать меня по назначению, приняв дар хозяйки притона за чистую монету.

Я уже никогда не узнаю, действительно ли он не понял, что перед ним невинная девушка, или же просто предпочёл сделать вид. Да и имело ли это теперь значение? Для меня жизнь никогда уже не будет прежней.

Успокаивая себя тем, что голова уже не так кружится, да и боль больше не возвращается, притаившись и лишь слабо кусая при каждом шаге, я потихоньку двинулась к выходу.

Наверное, мне удалось бы выбраться незамеченной, если бы не зеркало. Взгляд упал на него случайно, и я замерла, не в силах двинуться дальше. До этой минуты мой бедный рассудок принимал всё, что со мной произошло, как некую абстрактную ситуацию, от которой возможно избавиться, вернувшись к привычной жизни. Увидев себя в зеркале, я вдруг сразу поняла, что возврата к прошлому нет.

То существо, что смотрело на меня из серебрящейся глубины амальгамы, не имело ко мне никакого отношения. Оно настороженно и враждебно смотрело на меня огромными тёмно-синими глазами, под которыми пролегли тени. Гладкая, какая-то беззащитная голова без единого волоса, испещрённая царапинами. Мятое платье, в котором даже домашние не узнали бы сейчас моего парадно-выходного наряда. Голые нервные руки, тискающие подол.

Я смотрела в зеркало и умирала заново, потому что безжалостное стекло показало мне то, что не хотел воспринимать рассудок: прошлая жизнь закончилась, а в новой мне не было места.

Наверное, я так и упала бы возле этого зеркала, но в это мгновение дверь растворилась, и в комнату шагнула высокая мощная женщина. Она несла в руках поднос, прикрытый чистой салфеткой.

— Зачем же ты встала, милая? — укоризненно спросила она. — Сегодня никак нельзя вставать!

Иди-ка в постель, дурешка, а то себе навредишь!

Она пристроила поднос на комоде и двинулась ко мне, тесня к кровати. Против этой глыбы у меня не было шансов.

Ложиться на простыню со следами моего грехопадения было неприятно, но в этот момент эта глыбоподобная женщина удивила меня. Она подхватила меня, как ребёнка, ловко уложила на кровать, а потом перевернула на бок, как будто всю жизнь ворочала больных, и быстро вытянув из-под меня простыню, ловко заменила её на свежую, достав из ящика комода.

Я не препятствовала ей, но когда моя сиделка принялась расстёгивать пуговицы на моём платье, вцепилась обеими руками в ворот. Посмотрев на мои побелевшие кулачки, служанка сказала:

— Надо переодеться, девочка. Ты что же, стесняешься меня? Я ж тридцать лет в больницах отработала, такое перевидала, что тебе и в дурном сне не приснится. Сегодня мыться нельзя, арг

Дейгаро велел следить, чтобы ты совсем не вставала. Я тебя оботру только, противно поди, грязной лежать?

В её вопросе не было никакого подтекста, но я вспыхнула — жарко, стыдно, покраснев до самых кончиков ушей. Да, моё тело было грязным, и это причиняло почти физические мучения, но при мысли, что она будет обтирать меня там, подкатила тошнота.

— Я сама, — произнесла я сквозь зубы.

— Хорошо, — неожиданно легко согласилась женщина и принялась ловко раздевать меня.

Поначалу я ещё пыталась противиться, но скоро смирилась. Лучше уж пусть это сделает она, чем позовёт Дейгаро или того парня, который меня стриг. Но когда сиделка попыталась заняться моей интимной гигиеной, я воспротивилась так яростно, что она отступила.

— Сама, сама, — проворчала она. — Опять придётся простыню менять.

Пока я обтиралась, она стояла в пол-оборота, глядя в окно, потом забрала у меня грязные тряпки и бросила в таз. Дальше уже пошло легче. Все мои силы вышли, пока приводила себя в порядок, и потому покорно терпела, когда женщина ловко обтёрла меня, начиная с головы до самых пяток.

— Ну вот, — удовлетворённо сказала она. — Теперь рубашку наденем. Не садись, я сама!

Через минуту я уже лежала в чистой длинной рубашке, устало прикрыв глаза.

Женщина стрекотала под ухом и даже пыталась всунуть мне в рот ложку с бульоном, но я отвернула голову, и она сдалась.

— Ладно, потом поешь. Но лекарство надо выпить обязательно.

— Я не больна, — враждебно сказала я, косясь на тёмный пузырёк в её руках.