Избранная проза

Мы, совершенно озадаченные, устремились было в столовую, но Марго быстро переметнулась с идеологического поля боя на моральное. Минутку, сказала она, мы ведь еще не закончили. Друзья, это же недостойно студента рабфака, нельзя же, в конце концов, менять любовников как перчатки. Где же тогда чувство ответственности по отношению к обществу?

О, эта Марго! Она и не думала отступать, она трубила к атаке. Но тут уж запротестовали наши пустые желудки и беззаботность в вопросах морали. Во всяком случае, в тот момент я был голоден, как истинный пролетарий. Мой дедушка с материнской стороны был каменщиком, он пережил четырех жен, но не удовлетворялся лишь ими. Об отце моего отца было известно, что, дожив до преклонного возраста, он оставался столь же неутомимым, впрочем склонным к мелким интрижкам, любовником, сколь и могучим кузнецом. У моего отца тоже губа была не дура. Он с одинаковой страстью относился и к работе стеклодува, и к веселью не в чисто мужских компаниях. Все это я считал нормальным, но только не голод, поэтому я пошел в наступление. Ну и что в этом такого, сказал я. Я-то думал, речь идет о важных вопросах, о нашей идеологии. Но кто дает нам право вторгаться в чужую интимную жизнь, которой каждый волен наслаждаться как хочет. Войдя в азарт, я потерял чувство меры и попытался увенчать свое наступление смелым маневром. Впрочем, сказал я, я прекрасно понимаю Лисси; хотя и не одобряю ее. У нас, выходцев из простого народа, твердые принципы, в остальном же нам не чуждо ничто человеческое. Таким образом, я обнажил один фланг, на который Марго не замедлила напасть. Посмотрите-ка на них, воскликнула она, некоторые говорят о человеческих чувствах, они считают, что говорят о простой случайности: видите ли, надо жить и давать жить другим. Мы вынуждены возразить, что мы не просто гуманисты, мы гуманисты социалистические, что каждый может быть счастлив, только если счастливы все. Да, счастье не в мещанской беседке, собственном домике на окраине и кровати под балдахином, а в настоящей, полнокровной жизни в обществе. Надо сначала объяснить людям, что такое счастье, чтобы они не довольствовались лишь собственным домиком, беседкой и кроватью под балдахином, чтобы они знали, что такое сознательность, воля и самокритика, да, самокритика в первую очередь.

Возможно, я бы и отступил перед мощью этих аргументов. Но то, как она их преподнесла, как, с одной стороны, обезличила мою индивидуальность словом «некоторые», а с другой — сделала меня предводителем моральных мародеров, пробудило во мне гнев истинного пролетария, потому как я был тогда слесарем. К счастью, я не окончательно растерялся, поэтому прибегнул к безотказному средству: я опять сыграл на своем пролетарском происхождении. Этот удар пришелся по Марго, так как ее семья считалась мелкобуржуазной.

Знаешь, сказал я, что у нас тут поговаривают? Может, наши истории и не такие изысканные, может, образованные и поморщились бы и спросили, что тут смешного, а наши смеются, нам нравится. Вот, к примеру, история про старую матушку Клим. Она всю жизнь держала коз, но, когда она совсем обезножела, она начала избавляться от одной козы за другой, до тех пор, пока у нее не остался лишь тощий скелет по кличке Гретель. Но вскоре матушка Клим не смогла даже добраться до заросшей травой межи, а другого корма у нее не было. И стала она отучать Гретель от корма. С каждым днем в горшке и в яслях становилось все меньше и меньше, а под конец — совсем ничего. Через три дня мы услыхали, как матушка Клим кричит. Ой-ёй! — кричала она. — Какое невезение! Как раз сейчас, когда я уже почти совсем приучила Гретель, когда я не давала ей даже ни кожурки, ни травинки, как раз сейчас она у меня и сдохла.

От смеха задрожали стекла, ряды моих однокурсников пришли в движение. Марго попыталась навести порядок — напрасно. Мы вступили в битву с собственным голодом. Во всяком случае, я одержал победу над Марго, над прекрасной, умной и холодной Марго, об очаровании которой мы, ребята, догадывались. Правда, на время учебы Марго пыталась спрятать свое очарование так, как во время траура прячут губную помаду. Я обедал, наслаждаясь сознанием того, что мне удалось, хотя бы и немного, отомстить от имени мужской половины группы.

Через три дня после собрания был факультетский праздник. Наверху, в актовом зале, из присутствующих был выбран почетный президиум, звучали долгие речи, аплодисменты, а в конце — главное — была вечеринка. Несколько ребят из самодеятельного ансамбля заиграли танцы; в физическом кабинете рядом с актовым залом продавали на боны бутерброды, пиво и вино. Через каких-нибудь полчаса все пришли в прекрасное настроение, а Лисси в первую очередь. Ребята, сказала она, я готова снова обручиться! Ну что же это такое: целую неделю — и совсем одна. Мы дружно засмеялись, но, как выяснилось, по разным причинам.