Избранная проза

Латтке смешал горячую воду с холодной. Рядом с ним под уже отрегулированной струей кряхтели по очереди то бригадир, то Антек. Один раз Латтке пришлось пулей выскочить из кабины, когда его обдали ледяной водой, а другой раз — настоящим кипятком. Потом он ощутил равномерно теплую струю. Латтке почувствовал, как расслабились его мышцы и кровь быстрее побежала в жилах. Он закрыл глаза, поднял руки и представил себе, что сидит дома за столом. Дедушка крошил хлеб в суп, бабушка что-то помешивала в миске. Пахло хвоей и пирогами. Он представил себе также, как прохаживается по низенькой комнате деревенского кабачка, тем самым выведя хозяина из душевного равновесия. И сразу картинка — он ходит кругами по комнате. И последнее, что ему привиделось, — вот он стоит в лунном свете на замерзшем мельничном пруду, рядом какая-то девушка. Он даже не знает, кто она такая. Но исходящие от нее приятные запахи уже были знакомы ему раньше.

Когда он опустил руки, земля вдруг задрожала. Видимо, заявила о себе горючая смесь. Ядовито-желтой массой она выплеснулась на горящую древесную шерсть, которую тотчас заволокло дымом, из которого пробилось поначалу темно-красное ленивое пламя, перешедшее в светлое, прямое, как свеча, а затем вся масса понеслась вспять; прорвало газовые каналы там, где они не выдержали. Разрушительная сила вскоре устремилась наверх, к генератору. И тогда Латтке показалось, что она вот-вот настигнет его самого. Он увидел широко расставленные ноги бригадира и Антека. Иного спасения, кроме бегства, у него не было. Обогнув котельную, он бросился в заиндевевший от мороза кустарник. Он бежал в направлении леса, подальше от поселка, прочь от того, что называлось стекольным заводом, а для него было местом ужаса.

Убежал я недалеко, рассказывает Латтке и оглядывается в поисках того места, где сидел тогда скрючившись на земле. Ему кажется, что не все было именно так. Куст, дерево, просека — их больше нет. Наверное, на их месте сейчас другие кусты, деревья и просеки. Неизменным осталось лишь ощущение опасности там, в чужой местности, которая держит тебя, беззащитного, в своей власти. И еще жуткий страх от сознания бессмысленности поиска спасения.

Он незаметно вернулся на завод. Во дворе никого не было. Душ был свободен. Даже все шорохи вокруг смолкли. Латтке взял свои вещи и, не переставая дрожать, стал одеваться. Он знал, где найти Антека и бригадира. Они работали, несмотря на огромную усталость. Они стояли возле печи, когда старик поднес к горелке хрустящий пучок. Один только Антек отскочил в сторону. Высоко подпрыгивая, он исполнил своего рода ритуальный танец, сопровождая его немецкими и польскими заклинаниями… Он скрежетал зубами, закатывал глаза, порывался что-то петь. Глядя на него, право, было не до смеха.

Потом ядовитый туман над горелками рассеялся. Пламя вырвалось на простор. И скоро оно горело ярким ровным светом.

Они успели на последний поезд. Проводник багажного вагона с презрением швырнул им велосипеды.

— Мне-то что. Служба такая. Но вы олухи! И чего понесло? Прямо в канун рождества!

Ни один из нас не знал, что ему ответить. Латтке и сегодня было бы трудно это сделать.

Он вышел на поляну, где бросил машину. Поселок растворялся в сумерках, сливаясь с серым туманом. И вот там-то он вновь увидел Антека, исполнявшего свой ритуальный танец.

— Вот где надо искать, — говорит Латтке, но, усомнившись в своих словах, замолкает.

Перевод В. Котелкина.

ТАНЕЦ ПРОШЕДШИХ ЛЕТ

Мой мальчик! Какими же впечатлительными мы были тогда. То, что Лисси разорвала помолвку, повлекло за собой разбор на собрании крайне щекотливых вопросов. Я помню, что в животе у меня урчало, потому что собрание состоялось сразу после занятий, во время обеденного перерыва. Конечно же, это было делом рук Марго. У нее была жилка явного стратега: с одной стороны, она жаждала горячей дискуссии, а с другой — надеялась, что наш голод станет ее союзником и приблизит желанный результат.

Но она просчиталась. Сначала все шло как и было задумано. Лисси расспросили обо всем — как, и почему, и какова, собственно говоря, подоплека этой истории. Ведь вероломно покинут был не кто иной, как полицейский, да еще вдобавок находящийся на казарменном положении. Это как раз относилось к вопросам идеологии. Война закончилась всего несколько лет назад, люди сохраняли в высшей степени сложное отношение ко всем военным, но «там» вооружались, и мы не могли игнорировать это. Вот и считалось необходимым всячески содействовать повышению престижа народной полиции. Поэтому загнанной в угол Лисси не оставалось ничего другого, как сказать скромную правду.

Причина тут не идеологическая, уверяла она и даже выразила готовность заключить помолвку с другим полицейским, если только таковой найдется и мы этого пожелаем. Дело было скорее всего в том, что уже через три недели после помолвки Лисси никак не могла отделаться от чувства, что что-то проходит мимо нее. Короче говоря: Лисси любила разнообразие, и в этом она призналась.