Избранная проза

Дикси — старшая из пяти детей в семье. У нее уже и грудь как у взрослой. Мой отец говорит: «Годика эдак через четыре она будет покупать детское питание уже на свои». Он вообще не очень-то высокого мнения об их семье. Диксин отец получил кредит от государства. День и ночь он вкалывал, строя себе дом, и карабкался по лесам, как шустрая рыжая обезьянка. Все хотел сделать своими руками. Даже чертеж изменил по собственному разумению. Кончилось дело тем, что деньги оказались истраченными, а домик недостроенным. Тем не менее семейка в него въехала. Диксин папаша перешел на другую работу. И теперь ради надбавок часто работает в своей котельной ночами. Мой отец называет его «обыватель». Сам он занимает какой-то пост в строительном тресте и в свое время — по природной своей доверчивости, как он говорит, — ходатайствовал о предоставлении им кредита. Теперь, когда мы с ним проходим мимо «долгостройки», он отворачивается и ворчит, что это позор для всего нашего микрорайона. А судьба, как нарочно, еще раз свела их обоих вместе. Независимо друг от друга оба родителя вызвались участвовать в обклейке нашего класса обоями. Мой отец — надеясь, что его начинание будет упомянуто в каком-либо отчете. А Диксин — полагая, что эта работа будет оплачена как сверхурочная. Он сразу взлетел на стремянку. Ему хотелось, чтобы и ладно, и не накладно. Поэтому, приклеив полосу обоев вверху, он схватил следующую, прежде чем мой отец успел расправить и прилепить все остальное: тот, наоборот, старался, чтобы было красиво. И смазанная клеем полоса свалилась ему на голову. Дикси, естественно, прыснула. Я быстренько увел ее в коридор. Однако мой отец сдержался. Стерев клей с волос, он сказал официальным тоном:

— Так нельзя, товарищ. Побольше дисциплины!

Отец Дикси тут же сделал шаг к примирению. Он протянул моему отцу бутылку пива, из которой сам то и дело отхлебывал. Однако дар его был отвергнут.

Тем не менее работа продолжалась. Дикси вся пылала от усердия. Она выхватила у меня из рук ведро с водой, которое я наполнил в туалете, и смахнула со лба выбившуюся светлую прядь. При этом она коснулась моей руки и шепнула:

— Здорово, правда? Мы с тобой как муж и жена.

После этого я предпочел помогать своему отцу.

У нее вообще привычка смахивать со лба выбившуюся прядь. Вот и сейчас, стоя рядом со мной в очереди, она делает этот жест.

— Нечего пристраиваться! — говорит женщина, стоявшая за мной. Она оттирает Дикси в сторону и наступает мне на пятки.

— Никто и не пристраивается! — рявкаю я в ответ.

На некрасивых девчонок и скандальных женщин я всегда завожусь с пол-оборота. Но обмен любезностями прерывается — подходит моя очередь платить.

Уже вскочив в седло, я слышу голос Дикси:

— Погоди-ка!

Ну нет, ждать я больше не в силах. Я горю желанием что-то делать. Что-нибудь нужное, настоящее. И никто не имеет права меня задерживать.

— Тогда я пойду с Луцем смотреть мопед! — кричит мне вслед Дикси.

— Вот и иди себе! — бросаю я через плечо.

И мир поворачивается ко мне своей лучшей стороной.

Голубое небо, деревья в пышном цвету, словно в нежно-розовой пене, птицы щебечут, пищат и заливаются трелями, как оголтелые. Я в темпе выруливаю в проулочек между садовыми участками, проскакиваю мимо коттеджа, в котором живет Дикси, и вылетаю на асфальт загородного шоссе. И моментально оказываюсь в сущем аду — тучи отработанных газов, вонь плавящейся резины, агрессивный рев моторов, — тут властвует тот, кто сильнее. Меня обгоняют все кому не лень и все больше и больше оттесняют к правой обочине. Руки, лежащие на руле, уже задевают за листья придорожных кустов — блекло-желтые, а не нежно-зеленые, какими они должны бы быть в мае. Люди, пустившиеся сегодня в путь-дорогу, очевидно, отодвигают наслаждение весенним днем до того момента, когда они найдут наконец место для стоянки. Тогда они решатся на пешую прогулку для осмотра местных достопримечательностей — при условии, что те расположены поблизости. Нельзя же надолго терять из виду зеркальную поверхность новой машины.

И я пользуюсь первой же возможностью свернуть с шоссе куда-нибудь в сторону. Узенькая тропка, ведущая в глубь соснового леса, стелется под шины моего велика. Через десять минут быстрой езды я останавливаюсь. Кукует кукушка. Кричит сойка. Стучит клювом дятел. А между этими четко различимыми звуками потрескивает тишина.

Нависнув над рулем, я опять изо всех сил жму на педали. Двадцать минут настоящей спортивной езды, глядя только прямо перед собой. Асфальт подо мной плывет назад, шины мерно шелестят. Еще десять минут! Но вдруг я чувствую легкую боль в груди. Значит, все, хватит. Я качусь по инерции. Когда боль отпускает и дыхание выравнивается, я вновь обращаю внимание на окружающую природу. Лес все тот же, что и был: сосны, сосны, сосны, одни сосны. Высоченные стволы, молодая поросль, питомнички. Ни тебе кукушки, ни сойки. Только вечный, как мир, стук неутомимого дятла. Он меланхолично долбит там, где зелень густая, голубизна бездонная, а аромат такой, что голова кругом идет.