Избранная проза

— Я радуюсь, — начал директор, — я искренне радуюсь, чрезвычайно радуюсь тому единодушию, с каким общественность восприняла репертуарный план нашего театра. Но я хотел бы воспользоваться моментом и со всей скромностью спросить, не задумывался ли кто из вас над тем, что в конце концов мы все стали не столько совещаться, сколько советоваться. Советоваться. — Он еще раз повторил это слово. — Но оно ничего иного не означает, кроме как «выпрашивать совета». Совета присутствующих здесь представителей публики. Наш уважаемый коллега, заведующий литературной частью, своим сообщением о репертуарном плане внес своего рода предложение. Его стоит всесторонне обсудить, но не просто соглашаясь с ним, а имея в виду кое-какие изменения. И нельзя назвать несправедливыми мои ожидания, мои надежды на критику, на которую театр при известных условиях имеет право рассчитывать, обдумывая свой репертуар.

В этом месте его речи где-то поблизости от меня скрипнул стул. В последнем ряду я сидел не один. Рядом со мной распрямил спину тощий Хиннерк Лоренц, по прозвищу Железный Генрих, по должности заместитель заведующего литчастью, но некоторым образом отстраненный от дел; и если бы существовал самый распоследний ряд, то он оказался бы даже позади меня. При слове «критика» он так выпрямился, что скрипнула спинка стула. На какую-то долю секунды этот звук заполнил зал, ибо все остальные давно пребывали в безмолвном оцепенении.

Директор окинул взглядом собравшихся, хотел воочию убедиться в воздействии своей игры; он говорил теперь уже с почти австрийской певучей интонацией и уверял всех, что, безусловно, никого не намеревается запугивать. На лице коллеги завлита он заметил все-таки некоторую бледность, которая, несомненно, свидетельствует о необходимости лечения, которым наш уважаемый коллега вправе заняться даже до окончания текущего сезона.

Тут кто-то позволил себе дурацкий смешок. И, словно ожидая этого, подхватил смешок и директор. Проведя рукой по серебристым волосам над розовой лысиной, он с улыбкой обратился к своему вспотевшему подчиненному:

— Не в обиду будь сказано, уважаемый коллега, но ведь общеизвестно, сколько сил стоит поставить спектакль в городском театре. И конечно же, я вовсе не собираюсь всерьез пересматривать репертуарный план, ибо если в апреле репертуар еще не окончательно созрел, то вряд ли — вы согласны со мной? — он опять уже обращался ко всему залу, — вряд ли он имеет шансы к началу следующего сезона дойти до полной сценической спелости; и так как каждый здесь присутствующий знает, что все решения давно приняты и в интересах дела должны быть выполнены, правда, с привлечением всего нашего опыта и с ясным осознанием всей полноты ответственности перед обществом. Что касается конференции, то она, разумеется, не бесполезна, а дух доверительности и единства пусть станет доброй традицией и свидетельством успешной работы.

Он вновь перешел на чистейшую сценическую речь и говорил теперь серьезно и доброжелательно. Люди в зале с облегчением откинулись на спинки стульев; особенно заметно это движение было у тех, кто насторожился, пытаясь понять, какую тонкую игру тут с ними затевают. И даже Лоренц опустил плечи. Раздались аплодисменты.

Меня захлестнуло саркастическое удовлетворение. Я был уверен, что все-таки сумел раскусить штучки директора. Именно так он ставил свои оперы. Доводя драматические события до захватывающей дух остроты, до вершины фривольности, он, однако, всякий раз умел остановиться у самой черты, за которой все скатилось бы в банальность, и вернуться к традиционным, привычным публике приемам. Ему аплодировали тем охотнее и оживленнее, чем хуже было то, чего он сумел избежать.