Избранник Ада

– Ну, что вы за черти, ети вашу, что за народ! – возмутился Баал-берта. – Ну, сколько вас можно воспитывать? Перед порядочным гостем неудобно, право! У вас же там полно вина хорошего – и итальянского и французского, и коньяк армянский и водочка кремлевская! А вы эту дрянь все лакаете… Или вот, возьмем, к примеру, нашего местного производства ром – «Попка Лилит». Крепкий! Ведро – дракона убивает насмерть! А какой изысканный вкус, какой аромат! А какие дает видения? Хлопнешь сто грамм и так и хочется ущипнуть эту самую поп… – писарь, вдруг осекся, полоснув меня коротким, искоса, взглядом, и безнадежно махнул рукой. – А, черти вы и есть черти! Ты вот что, Шурпень, скажи интенданту от моего имени, чтобы эшелон вам этой дряни подогнал, этого одеколона тройного, чтобы и на помазку оставалось. А сейчас вот что, лейтенант, – сменил тон на более миролюбивый писарь, – принеси-ка нам с господином по бутылочке холодного пива.

– Какого сорта изволите-с, господин генерал? – со сладкой улыбкой и вновь набрав полного роста, оживился Шурпень.

– Какое пивко, Коля, предпочитаешь? – обратился ко мне писарь, словно мы присутствовали не на адских муках грешников, а оказались в буфете театра оперетты во время перерыва веселенького водевиля.

– Да мне все равно, лишь бы холодненькое и бочковое, – вяло отозвался я, удрученный сценами насилия, творившимися невдалеке.

– Бутылочку «Крюгера» и чешского разливного, – приказал Баал-берита.

Через несколько секунд крысан появился, неся поднос в одной руке, поддерживая его когтистой пятерней снизу, словно ловкий официант, на котором стояли две хрустальные кружки и бутылка запотевшего пива «Кrüger», какового я раньше никогда не видывал. Под мышкой другой руки бес нес небольшой бочонок, с которого стекала водичка от таявшего, налипшего на него снега. За бесом следовали еще два черта, также одетых по форме, они тащили столик и два кресла из ротанга, а также кондиционер на подставке. Расставив стол и кресла перед нами и включив кондиционер, в невесть откуда взявшуюся тут розетку в базальтовой стене, помощники Шурпеня исчезли.

Мы расселись за столиком. Крысан же распечатал бутылку, выбил из бочонка пробку и разлил нам холодненькое пиво по кружкам, после чего отошел на пару шагов в сторону, услужливо ожидая дальнейших указаний.

Я залпом осушил свою кружку, которую тут же снова наполнил Шурпень, и понял, что не так уж мы и бесплотны, ежели можем ощущать вкус пива и способны сидеть на стульях. Эта ситуация, когда, с одной стороны, мы свободно проходили сквозь любые препятствия, словно это был простой воздух, а, с другой, при желании могли ощущать материальность вещей, была мне непонятна, но я не стал ни о чем расспрашивать писаря, ведь мы пришли сюда не за этим.

Я умышленно сел так, чтобы не видеть, как мучается мужичок в содоме демонов, Баал-берита же, наоборот, следил за издевательствами бесов, кажется, с определенным удовольствием. Он пил свое пивко мелким глоточками и иногда бросал чертям советы, как лучше и поглубже засунуть что-то куда-то и при этом, вдобавок, не забывал отпускать сальные шутки.

Я же был мрачен и угрюм: заболела душа. Тот вечный дом, который пообещал мне Люцифер, в обмен на земное двадцатилетнее счастье с Софьей, весьма меня не радовал, и моя решимость заключить с ним Договор сильно поубавилась. Я оказался на распутье. Но была ли дорога назад?

– Ну, что, Коля? – между тем обратился ко мне Баал-берита. – Оставим на сем хождения по мукам? Сим пещерам и гротам числа нет, и везде тут наказываются грешники за грехи свои. Образцы сих мучений мы с тобой посмотрели. Думаю, этого достаточно, а?

– Я тоже так буду мучиться? – задал я вопрос писарю, с некоторым вызовом в голосе.

– Не дерзи мне, Коля. Я тебе сейчас обобщу картину мучений адовых. А мучения эти грешники у нас приемлют все те же, что они причиняли при жизни другим, – начал говорить Баал-берита, прямо не отвечая на мой вопрос. – И начинаются они с самого малого и заканчиваются самым тяжким. И происходят они у нас многократно – одно за другим, по порядку. Ежели грешник обманывал на Земле, то и в Аду будет обманут. Ежели завидовал – усилится его зависть. Ежели пьянствовал, то веки вечные будет мучиться с похмелья, и никто не подаст ему даже простой водицы. Ежели губил себя наркотой – пребывать будет в ломке вечно, и никто не облегчит его. Ежели прелюбодействовал от жены или мужа, то и здесь будет прелюбодействовать, будет пребывать в состоянии беспробудного возбуждения своего естества, будет мучительно желать разрядиться, напрягаться до невозможности, распаляться болью от оного чувства, терпеть невыносимые муки, в кровь стирать свое естество и ждать окончания, но конца сему никогда не предвидится.

В это время стенания мученика за моей спиной переросли в душераздирающий вопль, совершенно заглушивший гогот насиловавших его бесов. Я поежился от этого режущего душу крика. Но Баал-берита, только злобно ухмыльнулся: