Избранник вечности

Гостей собралось немного. Самые близкие из друзей, и без женщин; пили и закусывали, длинных речей не произносили. Когда устали пить и есть, затеяли спокойные разговоры. Нашёлся льстец, уверенный в том, что у царя отличный слух; рассказывая сотрапезникам истории из недавних событий, громко восхищался Александром, говорил о его храбрости и отваге, сравнивая с подвигами Геракла и Диоскуров. Льстец знал, что царю нравились подобные сравнения, Александр действительно прислушивался к нему. Неожиданно Клит грубо оборвал:

— Умолкни! Если хочешь поговорить с нами, расскажи что-нибудь более интересное!

Александр потемнел лицом, но больше ничем не выдал недовольства. Настала пора песенников. Перед гостями вышли греческие певцы, ряженые, исполняли шутливые куплеты. В числе прочих упоминалось неудачное сражение македонян с согдийцами*. Сотрапезники, как греки, так и македоняне, добродушно смеялись, в ритме хлопали в ладоши.

Неожиданно Клит вознегодовал:

— Недостойно грекам смеяться над македонянами, которые и в беде выше греческих шутов!

Даже нетрезвым царь не терпел замечаний «посторонних» в своём присутствии. А сейчас он жутко пьян и к тому же давно не чувствовал себя македонянином. Разочаровался и в верности друзей, повсюду видел заговоры. По этой причине среагировал на слова Клита с язвительной усмешкой, произнеся строки из поэмы Симонида: «Сам себя изобличает тот, кто называет трусость бедой!»

Клит воспринял намёк как несправедливый, болезненно сорвался в крик:

— Кто бы говорил, но не ты, отпрыск богов! Не моей ли трусости ты обязан спасением своим, когда сам уже повернулся спиной к персидским мечам?

Нетрезвый Клит впал в неконтролируемое состояние.

— Кровь знакомых тебе и не знакомых македонян, павших в сражениях с варварами, и эти вот мои рубцы сделали тебя тем, чем ты являешься сейчас, царь! Помни об этом, когда напрашиваешься в сыновья Амону и Зевсу, отрекаясь от великого отца — царя Филиппа, ставя собственные заслуги выше его деяний!

Он не мог остановиться, перешёл в крик, не замечая налитые ненавистью глаза Александра.

— Из-за какой трусости ты велел умертвить Пармениона, друга твоего отца, лучшего защитника и любимца Македонии? Что ты, любимец богов, представляешь собой без нас? Благодаря нам Персия у тебя под ногами, а ты нас ещё зовёшь дальше, сам не зная куда!

Злые слова Клита, откровенные и правдивые, по сути, прозвучали для всех совершенно неожиданно. Александр едва не задохнулся в ярости:

— Ты безумец, Клит! Мне не нравятся твои призывы к неповиновению царю! Мне надоела твоя безнаказанность! Ты негодяй, Клит!

Но слова Александра возбудили ещё больше, никто не мог его остановить:

— Ты смеешь говорить о моей безнаказанности? Македоняне и без того наказаны за то, что избрали тебя царем! Счастливы мёртвые македоняне, им позавидуешь, что они погибли раньше, чем их стал наказывать свой царь персидскими розгами! А знаешь ли ты, Великий царь, что, прежде чем обратиться к тебе, за разрешением мы обращаемся к персам, твоим новым придворным? Разве Собрание за это голосовало?

Клит сделал порывистое движение в сторону царя, неизвестно, ради чего, но кто сидел рядом с ним, соскочили с мест, заслонили его от царя. Пытались помешать говорить, потому что дальше могли быть только смертельно опасные слова. Так и случилось: обострённое чувство обиды, кипевшее внутри, смешанное с обильной выпивкой, выплёскивалось наружу ненавистью к Александру:

— Если тебе неприятны свободные речи свободных людей, не приглашай их к столу. Живи среди варваров и рабов, и они будут счастливы, падая ниц перед твоим персидским поясом и персидской одеждой!

Александр, не дослушав до конца, не сдерживаясь, в неистовстве запустил в Клита тем, что было в руке — яблоком. Затем лихорадочно стал искать у себя на поясе кинжал. Телохранители окружили его, оттесняя от беснующегося Клита, и в этот момент Александра охватило звериное чувство самосохранения. Ему представилось, что Клит с друзьями подстроил ссору, планируя заговор и убийство! Он с силой оттолкнул воина, державшего его за руки, крикнул стражников, дежуривших на входе, а когда они вбежали, потребовал подать сигнал тревоги… Трубач, юноша в ярких гвардейских доспехах, не осознав обстановки, растерялся и замедлил с исполнением. Царь впал в неведомый ему страх; резким движением вырвал трубу и начал ею избивать юношу. Потом поднёс трубу к губам и попытался выдуть звук…