Избранное

В глазах мальчика появилась растерянность, он словно оцепенел. Его взгляд испугал отца, и Ни Учэн едва сдержал крик, готовый сорваться с губ. Бутыль с рыбьим жиром упала на землю. В глазах сына Ни Учэн вдруг отчетливо увидел свое собственное прошлое: белые пятна солончаков в родных местах; удовольствие от того, когда ты ходишь едва ли не полуголый и когда твои ноги наступают на овечьи катышки. Дымок от опиумной трубки, глиняная стена, отполированная до блеска грязными задами. В этих промелькнувших перед его взором картинках он увидел образы своих земляков, китайцев всех поколений: арендаторов, со страхом взирающих на помещиков, и самих помещиков, пожирающих глазами чиновников; преступников, головы которых выставляют на обозрение толпе; престарелых евнухов, давным-давно лишившихся своего мужского достоинства. Всегда раскрытые рты и всегда согбенные фигуры людей. Но больше всего потрясло Ни Учэна то, что во взгляде ребенка он увидел Цзинъи и самого себя в юные годы, когда он еще только пристрастился к опиуму. Ни Учэн похолодел от ужаса. Все свои надежды он возлагал на молодое поколение. Может быть, именно оно сумеет вынести бремя жизни таких, как он, и всех тех, кто жил раньше!

Его оптимистический взгляд на жизнь… На кого же теперь ему возлагать надежды?

Ни Цзао, внезапно повернувшись, побежал от него прочь и исчез. Сердце Ни Учэна заколотилось. Действия сына не предвещали ничего хорошего. Дурной знак! Он поднял с земли бутыль. В глазах у него потемнело.

Лицо Ни Учэна нахмурилось, брови сдвинулись к самой переносице, образовав глубокие морщины. В его голове вдруг всплыли картины из далекой Европы: дети, которых он там видел, молодые люди, женщины… Тех мест уже коснулась война, фашизм пожирал все вокруг и все же там, в Европе, он видел живых, полных воодушевления людей.

Покачав головой, он поставил ногу на темную каменную плиту покосившейся лестницы. Из-под ноги, обутой в кожаный ботинок, во все стороны взметнулись клубы пыли. Лак, который когда-то покрывал дверь, давно отвалился, обнажив ветхие доски с широкими щелями между ними. Вечерние лучи солнца окрасили дерево в апельсиновые тона. Кажется, он впервые с таким вниманием обозревал ворота дома, арендованного семьей. Где он? Чья семья здесь живет? Почему он пришел сюда? Как все это глупо! Когда-то верхняя часть двери была украшена ромбовидными плашками, покрытыми пурпурным лаком. На каждой плашке были иероглифы, которые теперь еле заметны. От парной надписи, украшавшей вход, осталось лишь несколько знаков: «верность и сыновняя почтительность передается в семье». Знак «вечно», который должен стоять в конце строки, уже не виден. Знак «продолжения», которому следует находиться между словами «стихи и предания» и словами «долго в мире», исчез без следа.

Ни Учэн еще не успел войти внутрь, как ощутил какую-то тяжесть. Перед ним словно раскинулась мертвая пустыня.

Переступив порог, он вошел во двор и очутился перед стеной-экраном, украшенной надписью из двух иероглифов: «Беспредельное благополучие». Откуда эти слова, каков их первоначальный смысл? От многих слышал он толкование этих слов, но сейчас он уже не помнил.

До него долетели звуки хуциня[89]: однообразная, все время повторяющаяся мелодия завораживала. Он вошел во внутренние ворота, украшенные резьбой, и очутился во дворике. Кругом царило безмолвие. Неужели все покинули дом? Нет, в западной пристройке сквозь оконную бумагу он различил человеческие фигуры.

Он прошел между двумя глиняными сосудами, предназначенными для цветов лотоса. Обычно летом в кувшинах находилась лишь дождевая вода и никаких цветов. Внутренние стенки сосудов были покрыты слоем грязной глины, следы которой видны и на наружной поверхности.

На террасе стоят два плоских таза с гранатовыми деревцами и еще два с бамбуком и персиком. Но цветов нет, потому что им сейчас не время цвести. Деревца растерянно смотрят на вернувшегося домой Ни Учэна. Доносится тихий шелест едва колеблемой листвы.

Вступив на лестницу дома, он поначалу ничего особенного не приметил, поскольку был близорук. Очки, которые он обычно носил, зрения почти не улучшали. Лишь поднявшись к самым дверям, он обнаружил замок с цепью.

В нем все закипело. Он понял, что грядет буря, которая, впрочем, его уже больше не пугала. Его душа сейчас не болела ни за детей, ни за родные места, но его занимало многое другое!

— Эй, Ни Цзао! Принеси ключи! — гаркнул он, но его голос вдруг задрожал. В нем слышался не только гнев, но и растерянность.

В это время Ни Цзао, прильнув к дырочке в оконной бумаге, следил за отцом. Приказ отца привел его в замешательство.

Цзинъи позвала старшую сестру. Она успела заметить, что лицо мужа исказилось от ярости. «Бандитская рожа», — подумала Цзинъи. Выйти наружу одна она не решалась, ей была нужна поддержка сестры.

Что до Цзинчжэнь, то та еще не успела покинуть мир героев повести о Мэн Лицзюнь и Хуанфу Чанхуа и Хуанфу Шаохуа[90]. На оклик сестры она невозмутимо ответила:

— Стоит ли обращать внимание? Плюнь на него!