Избранное

Меж былью и небылицей
в начале моей весны
я жадно читал страницы
невиданной новизны.

С горячих полей сраженья,

где лязгал и выл металл,
тревожный ропот броженья
до мальчика долетал.

Произнесенные шепотом,

ветер гасит слова…
Вспугнута грохотом, топотом,
земля ни жива ни мертва.

Кресты, обелиски, надгробья,

тяжесть чугунных плит.
…Что зреет в земной утробе?
Что время в себе таит?

Терпенье веков на пределе —

история втоптана в грязь…
И в этом гигантском борделе
пирует сановная мразь.

Что завтра свершится, не ведают

ни царь, ни министр, ни поп…
Умеренность проповедует
западный филантроп.

И, не гнушаясь саном,

в чертов вступают круг
святейший синод с Ватиканом,
как Шнейдер-Крезо и Крупп.

Да! Старого мира совами,

зыркающими в ночи,
будут мобилизованы
кликуши и палачи.

Все пригодится нечисти,

от золота до штыков,
чтобы из человечества
вырвать большевиков.

Сволочью генштабистскою,

скалящей клыки,
будут на Русь большевистскую
брошены волчьи полки.

Землю завалят каратели

грудами мертвых тел.
Социал-предатели
благословят расстрел.

Будут ночами морозными

виселицы скрипеть.
Вшами киша тифозными,
будут бараки хрипеть.

Белые генералы

в дугу мужичье согнут,
а господа либералы
смочат слезами кнут.

Мечты о свободе выкинь

из головы, батрак!..
Прет на Москву Деникин,
душит Сибирь Колчак.

В этой сплошной заварухе

вьются, как мошкара,
декаденты и шлюхи,
валютчики и шулера…

Вот некая балеринка

мяучит котам под стать:
«Для Ленина «Мариинка»
отказывается танцевать!»

Мигом брильянты в шкатулку

и — в сад! Зарывай под куст!..
Шаги раздаются гулко.
Слышен паркета хруст.

На улице вон метели.

Пламень свечей погас…
Цыганские виолончели
плачут в последний раз.

Но в смутное пенье хора

сквозь вымерший Петроград
на крыльях грозы «Аврора»
внесла свой громовый раскат.

Бьют орудья громовые,

разинув громадную пасть:
время настало новое,
грядет советская власть!

Старое время пятится,

вечной ночи конец!
Песнь орудийная катится
прямо на Зимний дворец.

И словно невидимый некто

в точно назначенный срок
там, над Невским проспектом,
флагов пожар зажег!

Путиловский всеми домнами

пылает в рассветной мгле…
Те, кто были бездомными, —
хозяева на земле.

О гордая песнь Советов!

Бессмертная песнь труда!
Словами первых декретов
накалены провода!

Мира! Земли! Хлеба!

Что взяли — не отдадим.
Рвется в высокое небо
земной пролетарский гимн.

Над мелким, над обветшалым

звени, разливайся рекой:
«С Интернационалом
воспрянет род людской!..»

Вот оно, единенье

миллионов сердец и рук!
Вот оно, сновиденье,
ставшее явью вдруг.

И будь я трижды поэтом,

будь строки мои крепки,
чем эта — «ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!» —
не знаю я лучшей строки.

Я эти слова, как воздух,

всей грудью в себя вдохнул…
Высокое небо в звездах.
Меняется караул…

…Смольный. Товарищ Ленин…

Его соратники с ним.
Грядущие поколенья,
мы видим его живым!

Солдаты, студенты, матросы,

мы входим в его кабинет.
И, слушая наши вопросы,
на все он дает ответ.

Без царственных жестов державных,

без позы, без пышных фраз,
как равный среди равных,
Ленин слушает нас.

К его приобщенные славе,

с ним связаны жизнью всей,
считать свою жизнь мы вправе
прекраснейшей из эпопей!

Думаю, что едва ли

в любой уместится том
все, что о нем мы читали
или слыхали о нем.

Ленин в Казани и в Шушенском…

Ленин октябрьской поры…
Ленин, читающий Пушкина…
Ленин среди детворы.

Звуча легендами, были

обходят материки…
Синьора Дринь-дринь не забыли
каприйские рыбаки.

Время не знало пощады…

Шел девятнадцатый год.
Россия — в кольце блокады.
Голод и недород.

И вот к товарищу Ленину

прибыли мужики
с подарками драгоценными —
с мешками ржаной муки.

Ленин их ласково встретил,

руки пожал он им:
«Мы голодающим детям
подарки передадим!..»

И каждый подобный случай

(не домысел и не слух)
в себе отражает могучий,
бессмертный ленинский дух.

Тут дело не просто в скромности,

которой он был велик,
а в безграничной огромности
понятия «большевик».

Горький рабочего Павлова

приводит слова неспроста:
Ленин — прост, как правда…
Но как непроста простота!

Да, простота такая

в сложнейшем труде родилась.
В сущность эпох проникая,
жил он, уча и учась.

Сердцем с массами связанный,

сам он был сердцем масс…
Каждое слово, им сказанное,
слышится и посейчас…

Лживые прочь идиллии!

Вечно во мне живи
гнева его всесилие,
ярость его любви,

зоркость и яркость зрения…

Ленинец, сберегу
ленинское презрение
к классовому врагу.

Любовью к людям охвачен,

Ленин был неумолим
к тебе, спекулянт и растратчик,
жулик и подхалим!

Бестрепетна трибунала

карающая рука…
В учебниках слишком мало
об этом писали пока…

Дела его нетленные

вошли в нашу плоть и кровь,
в черты повседневного Ленина
всмотримся вновь и вновь.

На пьедестале вечности,

над толпами вознесен,
во всей своей человечности
мне явственно виден он.

Масс миллионных вожатый,

он смотрит в простор мировой..
Но величавей всех статуй
облик его живой…

Перевод Л. Гинзбурга.