Читаем Избранное полностью

Избранное

1

Окраской огненной леса пылаютна родине моей. В свои укрытьязабилось лето. Устает и осень.Об этом говорит озноб березы,когда слегка, лишь кончиками пальцев,ствола коснешься; жухлый листик букаи странная усмешка дуба — сверху,когда глядит он, выпятив не в меруту спесь, с которой дождь и град встречал.Теперь мерцают по утрам туманына родине моей. Всходя над Влтавой,они играют в прятки с поздним солнцемна стенах замков, на зубцах и шпиляхстаринных башен. Словно канделябры,зажженные над бездной листопадом,стоят они. Еще чуть-чуть тепла,совсем немного, лишь бы не внезапно,не чересчур разлука придавила.Теперь смеются родники в оврагахна родине моей. Дождавшись ночи,они по капле тянут, упиваясь,молочный, звездный, сумеречный дождь.На родине моей листва кружится…

2

…Так грежу я, одолевая в полденьбезмерно долгий путь сквозь старый парк,где умиротворенно дремлет летона изгороди тисовой, на рыжихподсолнухах — медлительное лото,почти всегда ленивое на юге.Чуть под хмельком от красок густотертыхи ароматов, словно селянин,оно по-царски раздает добродвумя руками, не страшась убытков, —но без урона — полные амбарыбитком набиты новыми дарами,как будто вечное благословеньепростерто над его счастливым домом.Любой цветок обыскивают пчелы;их ласковым жужжаньем окружен,душистый клевер распушил кудряшки;соцветья одичалого горошканаляпаны, как пятна акварели;и папоротник жмется к ржавым стенам,ломая кладку пальцем пожелтевшим.Близ мутных ручейков, едва влачащихсвой бег сквозь глину, по канавам узким,охотятся за мухами лягушкии квакают, когда у них под носомбеспечно пролетают мотыльки.

3

О, если б только сердце не щемилотак нестерпимо! Если б хоть однажды, —ах! — если бы освободить себяот постоянной, тягостной улыбки,что наши лица носят, не снимая.Пусть даже слезы — лишь бы не улыбка!Ведь мы не камни, нам безмерно больно,невмоготу все время быть примером,хотя примера требует эпохаи на любоговнезапно может пасть бесстрастный выбор.Нет, это справедливо: если мысвоей улыбкой землю не согреем, —бог мой! — как страшно мир преобразится.Пусть каменная, все-таки — улыбка!Быть призванным — какая это мука,везде, всегда носить с собою бодрость,сиять, когда все выше горы трупов,когда замкнуться не хотят могилы,и боль, и раскаленное железоудерживают тысячи щипцовв груди, растерзанной тысячекратно,и слух себя спасает глухотойот ужаса ревущего! И нервы,беснуясь, к укротителям взывают.О, в этот век остаться человеком —превыше сил людских!

4

Лютует ветер. В диком исступленьетрясет каштаны, гонит листья. Гравийлетит как пыль. Так что ж, и это летоне более чем сон? Чей это голос? —Напев далекий зимних караванов…Да, не найти таким, как я, покояв чужих садах — пускай стократ прекрасных,но все-таки чужих. Внезапный холодприходит к нам неведомо откуда,и нас знобит. Когда-то мы взахлебмечтали о чужбине… Все исчезло —все, кроме холода.Тень пиний. Пыль и рисовое поле.Гниющий плющ. Тревожный выкрик птиц.В тех смутных грезах мыне представляли юга так, как ныне.Да, мы пришли из подлинной отчизны —туда шаги ведут нас, — там когда-томы, обольщаясь, разевали ртыи поджидали спелых виноградин.Не вырвали — нас именно сорвалис родной земли. Оторванные корниостались в почве, в мрачном заключенье.Оттуда к нам навеки перекинутнезримый мост. В любом углу планетынас тянут корни родины и тайнанесбыточно желанного исхода.

5

О, хватит жалоб сердца! От смиреньянам наконец пора бы утомиться.Его несли мы слишком долго — такиные носят рубище с любовьюи не хотят снимать (быть может, такжезатем, что нас смирение способноокутать, и в одежде аскетизмаболь тише, мягче, глуше) — потому чтонам кажется, от рубища исходиттаинственная сила, и нельзяуйтиот назначенья высшего.Уж очень мы торопимся склонитьсяперед неведомым, принять на верувсе то, чего не постигаем. Это —привычки детской власть. Нам служитдорожным знаком отзвук колыбельной,но все равно — сбиваемся с дороги.Как это трудно — превозмочь себя,забыть парализующие грезыи время обогнать свое. Возможно,что мы должны страдать еще сильнее.Но если надо руки простирать —так не смиренья ради!Нет, надо об оружии и силемолиться нам,о милости высокой — чтобы вместев борьбе с насильем головы поднять!

6

Лес пахнет в парке Монца временамисовсем как лес на родине моей.Мелькнут олени меж стволов. Из чащивдруг выскочит косуля, озираясь,почует что-то и с тревожным крикомдетенышей перед собой погонит.Ребячий хохот повторяет эхо.О, эта притча горькая, соседствокосули и ребенка — беспокойстватеснимой твари и блаженства смеха!Здесь так высоко свод небес натянут,что хочется вальсировать. Здесь в краскахсверкают звуки, голубой дурман.О, наводненье нежности! О, щебет,и бабочка, и аромат! О, луг,очищенный сухим дыханьем лета!Не медли же! Раскинь скорее руки!Ниц упади! Взлети! Кружись! Будь звуком!Танцуй! Ликуй! Гори! Цвети! Исчезни!Взмывай кругами с ласточками в небо,как легкий вздох, как взмах крыла! Ребенкомпребудь с детьми! С косулями — косулей!О, праздник жизни! То боязнь, то радостьтеснят друг друга. Но пускай исчезнеттвой страх как дым! Пусть для тебя однаждывеликой, королевской станет радость!Убей печаль свою! И погляди:все тени призрачны! Восстань и бодрствуй!Смиренья нет! Ничто не исчезает!Сопротивленье — в семенах, что, землювзрывая изнутри, стремятся к солнцу!В паренье птиц, преодолевших тяжесть!В прыжке косули! В первом крике сына!Везде! Всегда! Во всем — противоборство!Как можно сердцу нанести урон,когда оно своим ударом каждымвсе ближе к торжеству? Как может стужатвой дух заледенить, когда могучийгорячий свет пронизывает сумрак?Иди же по листве сквозь парк, сквозь осень!Ты никогда себя не потеряешь!Дай волю ветру! Сердцу волю дайплыть безмятежно вдаль, когда оно,исполненное страстного томленья,свой путь находит в мире мертвых листьев.Кто, как не ты, имел бы право плакать,ты, чье лицо уже цветет улыбкой?

Перевод Е. Витковского.

Перейти на страницу: