Избранное

Блуждая по городу безо всякого дела, Персида останавливалась, когда на пути ей попадалась мясная лавка, и ничто в этом большом и красивом городе так ей не нравилось, как чистые мясные лавки с отлично разделанными тушами, выставленными на обозрение прохожих. Сердце ее ликовало, когда она думала, что вскоре она увидит и своего мужа в аккуратном фартуке рядом с колодой, таким, каким она видела его некогда перед монастырем, что они больше не будут обедать по трактирам, потому что она сама будет готовить обеды в собственной кухне, такой же чистой, как и у монахинь. Персида все время настраивала Нацла, и на вторую неделю они уже завели разговоры с двумя мясниками, молодыми, еще холостыми людьми, чтобы всем вместе открыть мясную лавку неподалеку от заставы Лерхенфельд, на весьма бойком месте, где оборот составлял сто, сто пятьдесят флоринов в день.

Все уже было налажено, когда пришло письмо от Трикэ.

Читая письмо, Персида не могла удержаться от слез. И зачем ей было удерживаться?! Здесь, среди совершенно чужих людей, это была первая весточка от брата и от матери, а сколько любви было в этом письме! Зачем ей было сдерживаться, когда Нацл был тоже растроган.

— Дорогая моя мамочка, добрая моя! — вздохнула Персида, закончив чтение и откладывая письмо в сторону.

Нацл молчал. Казалось, что и у него навертываются слезы на глаза. Но не потому, что и у него была мать, и дорогая, и добрая, а к тому же еще и несчастная, а потому, что хотя в письме ни слова не говорилось о нем, для него оно было тяжким ударом. Ужасный удар нанесли ему те несколько слов, которые сказала Мара Трикэ, и Нацла пробрала даже дрожь: когда он подумал, что Мара, должно быть, права и что высказала она то, что было у нее на уме.

Персида и Нацл говорили всегда по-немецки. Так повелось с самого начала, и Персида поддерживала этот обычай.

— Когда-нибудь ты меня страшно возненавидишь! — на этот раз совершенно неожиданно произнес Нацл по-румынски.

Персида пристально посмотрела на него. Она поняла ход его мыслей, потому что и она испытывала ту же боль, какую чувствовал Нацл.

— Не глупи, — ответила она тоже по-румынски. — Мама говорит так, как думает, но пройдет время, и она все увидит по-другому. Ты прекрасно знаешь, что я уехала с тобой не под воздействием минутного легкомыслия, а после долгих сомнений и колебаний, когда наконец укрепилась в единственном решении: только так я могу поступить и больше ничто в целом мире не заставит меня поколебаться. Что бы ни случилось, ты для меня останешься превыше всех.

— Это тоже может пройти. Если твоя мать встанет между тобою и мной, то ты, в конце концов, отвернешься от меня.

— Нет! — Персида решительно подняла вверх палец. — Это ты мог говорить до того, как я стала твоей женой, а теперь ты для меня все и я оставила всех только ради тебя. Я приложу все силы, чтобы и сердце моей мамы было на твоей стороне, а если это мне не удастся,-то я буду выполнять свой долг: тебя я не покину никогда, даже если ты оставишь меня. Пожалуйста, не думай о моей матери. Я ее знаю лучше, чем ты, и могу тебе сказать, что нам остается только одно — чувствовать себя счастливыми, потому что она полюбит тебя как родного сына и стоит ей только услышать, что мы попали в тяжелое положение, как она тут же прилетит, чтобы нам помочь. Сейчас она очень расстроена, но это пройдет. Мы будем порядочными людьми, и все пойдет отлично.

Нацлу нечего было возразить. Он чувствовал, что все зависит от него, и сам себя подбадривал и побуждал к тому, чтобы собственной жизнью посрамить всех, кто считает его слабым человеком.

В этот же день он договорился с Ландманом и Губачеком, который имел звание мастера и владел маленькой лавкой, что каждый из них поначалу вкладывает в дело по пятьсот флоринов, а через три месяца, первого сентября, еще пятьсот, а от дохода Губачек получает сорок, а остальные двое по тридцать процентов.

Первого июня они сняли мясную лавку и, люди молодые и трудолюбивые, дружно принялись за дело. Нацл и Губачек разделывали мясо в лавке, а Ландман закупал скот, забивал его и привозил в лавку туши.

Персида вела счета и блюла порядок в доме.

Поскольку при лавке не было жилого помещения, они сняли просторную квартиру поблизости. Так сбылось и желание Персиды.

По утрам она посылала служанку убирать спальни двух приятелей, а сама делала уборку в собственной квартире, после чего обе они отправлялись на базар делать закупки к обеду.

Вернувшись с рынка, Персида разводила огонь и, оставив служанку на кухне, еще раз обмахивала всюду пыль и вновь возвращалась к плите. К обеду в опрятно убранном доме накрывался опрятный стол и кушанья были вкусными и отборными.

После обеда Персида делала пометки в расходной книге и, пока служанка мыла посуду, садилась за шитье, которым и занималась до вечера, а когда возвращался Нацл, они отправлялись на прогулку или шли развлекаться в какой-нибудь городской сад.

Все складывалось благополучно, все было хорошо. Торговля шла бойко превыше всех ожиданий, и в доме царил мир и взаимопонимание.