Избранное

— Кажется, ты чего-то не договариваешь. — Н. достала какой-то листок и с улыбкой протянула его мне: — Взгляни, он лежал на столе.

Это был текст телеграммы, которую я собиралась отправить отцу. Я покраснела. Как можно быть такой невнимательной? Не зря говорит Н., что я изменилась.

— Собираешься домой? — мягко спросила Н.

Я кивнула.

— Только никому не говори об этом!

— Зачем я буду говорить? — ответила Н., думая о чем-то своем и глядя в пространство. Она медленно прошлась по комнате, потом снова подошла ко мне, уткнулась лицом мне в плечо и тихо спросила:

— Ты хочешь навестить отца? А где он живет? Далеко? Когда выезжаешь?

— Я не знаю, как далеко это отсюда. Никогда не ездила. Пожалуй, больше трех тысяч ли.

Н. не сводила с меня глаз, но, видимо, не слышала моих слов и думала совсем о другом. Осторожно, словно боясь испугать меня, она погладила мои волосы и медленно произнесла:

— Дома тебе будет хорошо. Отец, конечно, тебя очень любит.

Я печально улыбнулась, но ничего не ответила. Она, наверно, вспоминает свой дом, но я не могла найти слов утешения, лишь молча пожала ей руку.

Н. посмотрела в окно, затем погладила мою руку, отошла к столу и пристально взглянула на меня. Потом бросилась ко мне, обвила руками мою шею:

— Ты твердо решила? — Она отпустила меня и, повернувшись спиной, тихо спросила: — Может быть, передумаешь?

Я положила руки ей на плечи, повернула к себе лицом и увидела, что глаза ее красны от слез. На душе у меня стало тяжело.

— Еще ничего точно не известно. Может быть, и не поеду.

— Ты просто обманываешь меня! — Н. Обиженно улыбнулась и стала что-то чертить на полу носком туфли. Потом подняла голову, пристально посмотрела на меня и очень серьезно сказала:

— Поезжай непременно, зачем раздумывать? Ты начнешь новую жизнь. Перед тобой откроется совершенно другой мир! Ты должна ехать!

Мне стало горько: почему я не могу думать так, как она? На минуту передо мной мелькнула прекрасная картина. Но как могу я залечить свое разбитое, опустошенное сердце, в котором пылает адский огонь? Будет ли еще моя жизнь такой же простой и ясной, как жизнь Н.? Когда у человека появляется надежда на лучшее будущее, он еще явственнее ощущает весь ужас своего прошлого, всю его тяжесть. Буду ли я еще такой же счастливой, как Н.?.. Я почувствовала, как глаза мои наполнились слезами, однако заставила себя улыбнуться. Я взяла Н. за руку, но сказать ей хоть слово у меня не было сил.

— Во всяком случае, — продолжала Н., — дома куда лучше, чем здесь. Если бы у меня был дом…

Она замолчала, опустила глаза, лицо ее покрылось мертвенной бледностью. Мне захотелось подбодрить ее, успокоить:

— Зачем растравлять себе душу? В один прекрасный день ты получишь письмо и узнаешь, что твои родные живы.

— Ах, в один прекрасный день… — Н. горько усмехнулась, но тут же с надеждой произнесла:

— Впрочем, кто знает? Жив мой отец или умер? Порядочный он человек или же стал предателем? Может быть, он бросил свой клочок земли, взял винтовку и вместе с братьями ушел к партизанам? Я ничего не знаю, а он, если остался жив, ничего не знает обо мне.

Н. даже повеселела. Я больше не утешала ее, лишь крепко сжимала ее руку.

— Сестра моя, — сказала я наконец, — если я поеду, то возьму тебя с собой. Это будет прекрасно! — Однако в душе я поняла, что не смею даже мечтать об этом. Просто мне хотелось успокоить Н.

Пожалуй, она и сама это чувствовала, потому что, бросив на меня быстрый взгляд, печально улыбнулась:

— Ничего из этого не получится! Боюсь, что и тебе не удастся вырваться!

— Серьезно? — Теперь я поняла, что ее грусть и резкие перемены в настроении вызваны не только предстоящей разлукой, и спросила:

— Что ты имеешь в виду? Есть какие-нибудь новости? Почему же ты сразу не сказала?

— Да все то же! — по-прежнему невозмутимо ответила Н. — Во всяком случае, я уже все обдумала: представь себе, что налетели вражеские самолеты и сбросили бомбу прямо на меня.

Я покачала головой: так не бывает! — легонько обняла ее, прижалась лицом к ее лицу. Но она продолжала:

— Ты была права. Этот «девятиголовый» стал распускать обо мне всякие гнусные слухи, а «старик» подхватил их, чтобы шантажировать меня. «Девятиголовый» же решил воспользоваться случаем и выступил в роли защитника, надеется, что я сочту его своим благодетелем и сразу примкну к его компании.

— Что же он говорит?

— То же самое, что говорил тебе! Скажу тебе откровенно: я поступала против совести, когда вместе с ними старалась обмануть своих же студентов. Я, разумеется, не отличаюсь активностью, но мне и в голову не приходило, что он воспользуется моей слабостью. Ведь это настоящая подлость: ни стыда у него нет, ни совести. Однако меня не так-то легко запугать!

— Смотри не попади впросак! Обдумай все хорошенько! Поспешишь — людей насмешишь…

— Я понимаю. — Голос у Н. дрогнул. — Но сейчас все так запуталось, что сразу разобраться просто невозможно. Ведь людей людьми не считают!