Избранное

Днем японские самолеты сбросили бомбы на Чжабэй; в районе улицы Баошаньлу возникло более десяти очагов пожара, ночью полнеба окрасилось в алый цвет. На этот раз Асян испытывал втрое большее негодование, чем тогда, когда сгорела типография. Словно обезумев, он вместе с приятелем Чуньшэном готов был голыми руками потушить все эти пожары. У них не было ни шлангов, ни помп, ни воды. Огонь постепенно охватывал наиболее оживленную часть Баошаньлу. Распространяясь все дальше, он достиг трущоб, населенных рабочими. У их обитателей не было возможности укрыться в сеттльменте! Множество погорельцев провели ночь под открытым небом рядом с пепелищем, а вражеские самолеты бросали бомбы именно в местах скопления людей. Весь Чжабэй превратился в груды развалин, в царство смерти и ужаса!

Дом, в котором жил Асян, не сгорел, зато перестал работать водопровод, погас свет, подошел к концу рис. Но это мало тревожило Асяна; целыми днями он вместе с Чуньшэном помогал солдатам Девятнадцатой армии доставлять боеприпасы, разгружал повозки с подарками, которые население присылало войскам. Он совсем забыл о том, что жена его голодает.

По нескольку раз в день приходили сообщения о прибытии в Шанхай крупных японских контингентов, однако по эту сторону позиций войска не получали никаких подкреплений: одного убили — одним меньше. Асян и его товарищи от гнева едва не теряли рассудок. Теперь они хорошо понимали, что их надежды загнать японцев на корабли — несбыточны, что будет чудом, если удастся отстоять хотя бы Чжабэй.

Но они не падали духом: полуголодные, они работали изо всех сил.

Утром того же дня, когда было объявлено о прекращении огня на четыре часа, Асян с решительным видом заявил Чуньшэну:

— Жену отправил.

— Чтобы она с голоду умерла? Эх, ты…

— Я упросил земляка отвезти ее в родную деревню! — резким тоном возразил Асян и сплюнул. Чуньшэн, ничего не ответив, стал смотреть на небо. Они сидели у стены полусгоревшего дома. Мимо них, пыхтя, проехал грузовик, доверху нагруженный домашней утварью и мебелью: это возвращались за вещами счастливцы, имевшие возможность укрыться на территории концессии. Асян снова сплюнул.

— А у тебя в деревне что-нибудь осталось? — неожиданно спросил, жуя лепешку, один из солдат, отдыхавших после боя.

— Ничего не осталось.

— Как же жена будет жить?

— Как сможет, так и устроится. Весь Чжабэй сгорел, десятки тысяч людей погибли, и у каждого родные… Разве можно в такое время думать только о своей жене? Эти японцы у меня в печенках сидят! Либо я, либо они — кому-нибудь не жить!

Солдат, нахмурившись, кивнул.

— Послушай, служивый, можно нам двоим пойти в ваш отряд? Вместе били бы японцев…

Асян высказал мысль, давно уже не дававшую ему покоя. Он не раз советовался по этому поводу с Чуньшэном, говорил и со старшим среди носильщиков. Тот ответил, что это не так просто — мол, захотел пойти в армию — и пошел. Они обращались с просьбой в один из отрядов шанхайских добровольцев, но и там получили отказ. Случилось это потому, что они явились неизвестно откуда, без рекомендации от завода, магазина или профсоюза. Да им и самим не очень хотелось идти к добровольцам — добровольцев не допускали на передовую. Асян с Чуньшэном никак не могли взять в толк, почему людям, которые рвутся в бой с врагом, нужно преодолевать столько препятствий и искать какие-то обходные пути.

— А вы винтовку когда-нибудь держали? — подумав, спросил Асяна солдат.

— Держал, и не один месяц! На семнадцатом году республики, тоже зимой, мы воевали с Чжан Цзунчаном[62], — поспешил ответить радостно возбужденный Чуньшэн. Асян поддержал его довольной улыбкой.

Наконец солдат согласился:

— Вернусь — поговорю о вас со взводным.

Во второй половине того же дня Асян с несколькими десятками своих товарищей отправился в Сяосинчжэнь — они были посланы туда на рытье окопов. Асян старался изо всех сил, хотя работа не вполне удовлетворяла его. Не переводя дыхания, он откинул больше десяти лопат земли, потом вытер пот со лба и сказал Чуньшэну, указывая на небо:

— Смотри-ка! Это японские самолеты или наши?

Пять черных точек, стрекоча, приблизились и начали снижаться. Вскоре можно было различить красные кружки на серебристых крыльях. Ну конечно, японские! Люди на секунду подняли голову и тут же опять занялись своим делом.

Асяну стало жарко. Он положил лопату на колени, поплевал на руки и потер их, бормоча под нос:

— Черт знает что! Дождались, пока японцы собрались с силами, а теперь послали нас рыть окопы!

— Мы покажем им, во второй раз не сунутся! — заговорил вдруг стоявший рядом товарищ, улыбаясь во весь рот, и подмигнул Асяну.

— Надо было двадцать девятого ворваться в Хункоу и загнать их на корабли. И Чжабэй не сгорел бы, и тысячи людей остались бы живы! Сколько трудов зря потрачено!

Произнося каждую фразу, Чуньшэн откидывал очередную лопату земли. Вид у него был рассерженный.

— Теперь и дома сгорели, и народ погиб. Либо японцы, либо мы — кому-нибудь на свете не жить.

Асян стиснул зубы и опять взялся за лопату. Вдруг над окопом раздался суровый голос:

— О чем это вы?