Избранное

Эти размышления отразили мои собственные сомнения по поводу некоторых противоречий развития литературы того времени. Возможно, я потому и подписал статью псевдонимом «Фан Би», чтобы не привлечь к ней внимания общества «Солнце». Однако моим сомнениям не суждено было рассеяться: через месяц с небольшим «Творчество» и «Солнце» начали нападать на Лу Синя. Они говорили, что тот «пьяными глазами смотрит на мир людей из окон темного кабачка», утверждали, что «уже миновала эпоха Акью», а «сам Лу Синь исчерпал себя», вплоть до того, что называли Лу Синя «наставником из Шаосина», «феодальным последышем», «лучшим глашатаем» капитализма, «двуликим контрреволюционером» и т. д. В то же время «Творчество» и «Солнце» публиковали нечто, названное ими пролетарской литературой. Но герои их произведений не имели крови и плоти, на что Лу Синь замечал: они «настолько неприглядны, что не годятся даже для материала газетных статей». Юй Дафу[142] в свою очередь называл их «революционной рекламой».

Я не принимал участия в полемике между Лу Синем и обществами «Творчество» и «Солнце», так как в самый разгар этой борьбы был погружен в написание третьей части трилогии — повести «Поиски», после завершения которой сразу уехал в Японию. И только статьей «От Гулина до Токио», подготовленной вдали от родины, я, можно сказать, принял некоторое участие в полемике.

Повесть «Поиски» я начал в апреле и закончил в июне. Первоначально я собирался написать о молодых интеллигентах, которые прошли через разочарования и колебания в революции и вновь зажгли факел надежды, отправившись на поиски света. Здесь же мне хотелось рассказать и о настроениях в обществе «Творчество». Однако в процессе работы над повестью я все больше заражался пессимистическими настроениями. Мне приходилось слышать множество новостей, приносимых Дэчжи или нашими друзьями, тяжелых, горестных, удручающих. Это были последствия тяжелого урона, нанесенного «левыми» авантюристами, действовавшими под лозунгом непрерывного нарастания революции. Я беседовал с Лу Синем по поводу революционного авантюризма: нам обоим оказалась непонятна теория «непрерывного нарастания революции». В начале 1928 года я написал эссе «Сон под плотной пеленой инея» («Вэньсюэ чжоубао», № 302), в котором с помощью символов пытался отразить неудачи революции и собственное отношение к этому. Я выразил это как «беспорядок», подчеркнув «непонимание» и «неприятие», в завершение я поставил вопрос: «Когда же небо станет ясным?» Но пришел апрель, за ним май, а я был абсолютно подавлен такими безрадостными новостями, что и повлияло на изменение первоначального плана повести.

16 июля того же года в статье «От Гулина до Токио» я предельно ясно выразил собственное настроение:

«В то время я пребывал в депрессии, мое состояние могло измениться в мгновение ока — то вдруг я взлетал, пылая жаром, то неожиданно падал, превращаясь в лед. Это происходило потому, что тогда я часто встречался со старыми друзьями, узнавал неприятные новости — даже если ты не отступишь перед силой, то «стремление к недостижимому» наверняка повергнет тебя в разочарование. Все это в будущем, очевидно, станет понятным для некоторых. А сейчас это-то и внесло в мое произведение пессимистические тона, перемешав их с горькой обидой и неподдельным возмущением. Вот потому «Поиски» и предстают таким смешанным, сумбурным началом».

«Стремление к недостижимому», о котором здесь говорится, есть не что иное, как путчизм Цюй Цюбо[143]. И в статье «От Гулина до Токио» я еще раз привел аргументы, пытаясь разъяснить собственную позицию, которой я придерживался в то время.