Избранное

Плача, блаженствуя, нежно лукавя,
Тая в своём беззаботном веселье,
Что ты рассыпала? Блеск зарукавья?
Капли гранатового ожерелья?

Ах, как они утекают сквозь пальцы –

Алые бусины, мягкие грани!
Ты продолжаешь ещё улыбаться,
Не прикасаясь ладонями к ране.

С чёрной оборванной шёлковой нити,

Словно открытые миру секреты,
Сыплются бусинки алых событий,
Нежной жасминовой кожей согреты…

Всё, что растерянно и воровато

Сжала в ладони у самого горла, –
То и осталось. Глядишь виновато,
Как за мгновенье – беспечно и гордо.

Бальная зала, хрустальные волны

Светского гула, холодного света…
Мягкие капельки алого звона
Каплют в янтарную бездну паркета.

Николаю Якшину, с любовью

Мы жили в палатке…

Б. Ручьёв

Игра никогда не начнётся сначала.
Нам было так трудно, нас было так мало –
Но сонного утра туманная гладь
Опять расступалась пред нами: играть.
Лихая забава: со смертью – навскидку!
Мы все предпочли недостаток избытку,
Чтоб нечего было в груди избывать,
Когда настигает пора забывать.

Игра никогда не начнётся по-новой:

Мир шит окровавленной ниткой суровой,
И каждый шажок – от стежка до стежка –
Царапает ласково исподтишка.
Харон отдыхает: водою забвенья
Мы были умыты за миг до рожденья,
И светят нам в спины не рай и не ад,
А белые лампы родильных палат.

С начала игра никогда не начнётся:

Убитый, влюблённый, хмельной – не очнётся.
Харон отдыхает: мы помним о том,
Что с нами случилось сейчас и потом.
Всей бездною выбора: быть ли нам, или… –
Мы пели, рыдали, клялись и любили,
И всё это будет звенеть у виска:
Сначала игра не начнётся – пока

Мы живы, мы умерли, мы позабыты,

Над нами лежат вековые граниты,
Под нами летят и летят облака…
Сначала игра не начнётся – пока
Не кончатся буквы у Господа Бога,
Пока нас не станет обманчиво много,
Пока мы не скажем друг другу: «Пора!» –
Тогда и начнётся другая игра.

«Как наивно тоска называет себя тоскою…»

Как наивно тоска называет себя тоскою!
Это чувство похоже на ощущенья те,
Что дитя вызывает, едва поведя рукою
В материнской утробе, в ласкающей тесноте.

Что я знаю о нём, о томительном этом жесте

Сонной плоти в жемчужных глубинах вод?
Лишь одно: я в тоске тону, как в блаженстве,
Покуда жизнь по жилам моим плывёт.

Что-то медленно зреет во мне, как в яблоке солнце,

Как в чёрном семечке – зелёная высота.
Я глаза подниму – и небо, смеясь, коснётся
Своего округлого, тёплого живота…

«В деревне царь – пожар: нахлынут ветры с гор…»