Избранное

Сосед этот был служкой в братстве носильщиков.

Мирл не хотела идти за ним, но больной посмотрел на нее таким умоляющим взглядом, что она повиновалась. Позже она рассказывала, что эти «дорогая Мирл» и предсмертный взгляд были совсем такие, как после балдахина… «Помните, дети, — спрашивала она, — его сладостный голос, его взгляд?!»

Служка вошел в комнату, взглянул на умирающего и сразу сказал:

— Потрудитесь, Мирл, созвать миньен[24].

— Не нужно, — проговорил умирающий. — К чему мне миньен? У меня есть свой миньен — моя капелла. Не ходи, Мирл…

Затем, обернувшись к детям, он сказал:

— Послушайте, дети! Играйте без меня, как со мной. Играйте хорошо! Не озорничайте на бедных свадьбах! Почитайте мать!.. А теперь сыграйте мне отходную… Сосед почитает надо мной…

И четырехаршинная комнатушка наполнилась звуками музыки.

Омраченная суббота (Зарисовка) Пер. Л. Юдкевич

анун субботы. У порога — кучка мусора, его нужно вынести; в чашке — отцеженная лапша, ее нужно облить ложкой бульона, чтобы она не слипалась; на столе калач и хала, их накрывают шелковой салфеткой; наготове и водка для кидуша.

Зорех, молодой хозяин дома, уже умыт. Двумя пальцами руки он выжимает воду из пейсов на висках. Мирьям, молодая хозяйка, стоит возле него и чистит на нем сюртук.

— Ах ты… неряха! — улыбается она. — Спустя полтора года после свадьбы разве обращаются так с одежой? Смотри! Вот на лацкане! Видишь? Пятно от стеарина. — Она царапает пятно ногтем, затем чистит его щеткой.

— Довольно! — упрашивает ее Зорех. — Ведь руки заболят. Ты уж совсем запыхалась. Оставь!

— Угу… Пусть уж они лучше немного поболят, зато в синагоге не станут говорить, что у тебя жена грязнуля, даже не почистит мужу субботнего сюртука.

Она находит еще одно пятно, наклоняется и снова чистит. На бледном лице появляется румянец, глаза загораются, но дышит она тяжело. И все же она своего добилась.

Зорех целует ее в голову.

— Почему она тебе так нравится?.. — Мирьям со смехом ускользает из его рук. — Повязка моя?.. Хоть мамы постыдился бы! — добавляет она тихо.

Повязка, которая покрывает ее голову, и мать, стоящая лицом к книжному шкафу и якобы ищущая «Тайч хумеш»[25] — это два тяжелых камня у нее на груди.

До свадьбы у Мирьям было две длинных, толстых золотисто-шелковых косы. Все девушки завидовали ей. Когда она проходила по базару, люди шептали: «Вот идет само искушение!» Зореха, тогда уже ее жениха, в дрожь бросало от радости, когда ему удавалось подери жать в руке ее косу. Но, с позволения сказать, когда это ему удавалось? Меньше года они были женихом и невестой. Виделись всего лишь несколько раз: однажды — в ночь пятидесятницы; другой раз в праздник торы тайком сбежали из синагоги во время акофес;[26] а еще раз встретились на пасху, гуляли за городом… Тогда именно их. и «словили». Начались толки, пересуды. Раввин призвал к себе родителей и сказал, что всей душой верит в безупречность их детей, и все же советует немедленно обвенчать их.

Мать Мирьям — «долговязая Серл» — даже всех перин и подушек перьями не набила; отец Зореха, веревочник, не собрал еще всего приданого, — а свадьбу все же сыграли. И перед венцом золотисто-шелковые волосы отрезали[27].

Мирьям горько-горько рыдала.

Сидя среди молодых людей, Зорех почувствовал боль, — так рассказывал он потом, — когда ножницы коснулись ее кос. Его так и резануло по сердцу. Когда на стол подали золотистый бульон, жених и невеста выглядели так кисло, точно «у них затонул корабль с кислым молоком»…

Ох, уж эта повязка, эта повязка!

Волосы снова отросли бы, если б их не приходилось все время подстригать. Зорех, правда, говорит, что есть такие города, где еврейки носят парики, а некоторые — даже собственные волосы. Но ведь известно, что Зорех этот немного вольнодумец. Если б господь помог, говорит он, и ему выпал бы выигрыш в лотерее (от торговли, как известно, не разбогатеешь), он оставил бы тысячи две теще, а сам со своей Мирьям переехал бы в большой город.

Мирьям, однако, об этом и слышать не хочет. Она умоляет Зореха не говорить о таких вещах, целует, обнимает его, только бы он замолчал.

Во-первых, как это можно оставить мать одну, пусть даже с деньгами?! А вдруг она, упаси боже, заболеет? Человек в летах… Кто ей глоток воды подаст? Во-вторых, Мирьям боится самого греха. Есть, конечно, такие города — раз Зорех говорит, значит, правда. Она верит ему. Но мало ли как бывает! Были ведь когда-то Содом и Гоморра[28], о которых рассказано в «Тайч хумеш». Там, правда, нравы были покруче: железные кровати для пришельцев… сирот обмазывали медом… А кто знает, не призовет ли господь своих ангелов, посоветуется с ними, а затем в одно мгновенье уничтожит нынешние Содом и Гоморру?

Она знает, что бог — да святится имя его — долготерпелив. Он ждет… авось люди покаются.

— Нет, Зорех, — говорит Мирьям, — я так не хочу… Когда говорят нельзя, значит, нельзя…

Мать доставляет ей еще большие муки.