Избранное

Точно на воскресенье рождество пришлось. В субботу обзвонил знакомых да родственников, валяйте, говорю, на свиную вырезку. Утром подкатывается ко мне старуха во всеоружии, с огромным ножом в руках. «Вставай, — говорит, — пока парни не пробудились! Авось выпотрошим до завтрака». Потянулся я, поднялся, что было делать! Подкрадываюсь с ножом, что твой пират, к свинарнику… Ты вот смеешься! Я и сам вижу, очень уж девичья, слезливая история получается. Да ведь так оно и было, хочешь верь, хочешь не верь! Бросилась ко мне свинка резво так, ласково. Стою как виноватый и гляжу остолбенело. А она, шельма, к острию ножа принюхивается, похрюкивает. Смотрит — я истукан истуканом, лакомства никакого не принес, повернулась и дала деру в свое укрытие. Нет, думаю, сестрица, я тебе не злодей! Отбросил нож, скинул халат — и на рынок. Рынок-то, благодарение богу, рядом. Взял я треть подсвинка и являюсь домой со свертком. Полакомились мы с гостями вечером свиным шашлычком, спели свою любимую и разошлись. Так и спаслась наша хрюшка.

Хоть на Новый год надо заколоть, делать-то нечего. Посовещались мы и решили — пусть старший сын мой заколет. Мужчины за пятьдесят, говорю, чуть не детьми становятся, вида крови не выдерживают — давление подскакивает.

Разбегаемся, стало быть, тридцать первого по службам, а старуха мне вслед: «Со свиньей-то, — говорит, — как?» — «Приду, — сын говорит, — пораньше, успеется!» (Мог ли я думать, что увильнет он, негодник!) Сам я нарочно на работе задержался, к вечеру только явился. Ну, иду — думаю, все уже… закололи, думаю, выпотрошили. И что же слышу?! Хрюкает моя свинка! Старуха на меня бросается: «Где вы все трое пропадаете? Что увиливаете? Даже свинью заколоть не можете! Свинья вон, — говорит, — какая вымахала! Теперь хоть режь, хоть не режь, за ночь уж не управиться!» Рванул я опять на рынок, в третий раз спаслась наша свинка.

Ну, думаю, старый Новый год свининой отметим. Заколем, решили твердо-натвердо, не выставим себя на посмешище всему околотку Пробило тринадцатого девять утра, оделся я потеплей, выхожу на балкон. Нервничаю, волнуюсь. Сигарета кажется горькой, как хина. «Черт знает, — думаю, — что такое, помирать из-за свиньи, что ли? Воды нагрей, — кричу в кухню старухе, — да парней ко мне подошли, пусть помогут». — «Не до того, — отвечает, — тесто мешу! Сам сбегай за ними!» Постоял, подождал я, терпения уже нету, и рявкнул им снизу. Что ж вы думаете? Прибрали постели и улизнули из дома. Только их и видели! «Ну, поглядите вы у меня!..» Разозлился я не на шутку и к свинарнику…

…Свел свинку, чтоб обратно дороги не нашла, вниз на улицу Канделаки. Отвязал, как троллейбус промчался, поводок и отпустил. Постояла она, поозиралась, юркнула в газон и помчалась стрелой вниз, к проспекту Важа Пшавела…

Перевод М. Бирюковой.

ВОРОНЫ

Зима была в самом разгаре.

Солнце только-только скрылось из глаз, и небо за горой окрасилось в зловеще-багровый цвет. Холодней земле, оттого что светило зашло, пожалуй, не стало. Целый день посылало оно слабенькие, косые лучи и ничего не могло поделать с морозом. Разве что светит да подает надежду, а против ветра да стужи куда там!.. У гусей ноги на ходу коченеют.

У опушки тускло сереющего голыми ветвями леса, на сухой, высящейся крестом ольхе сидят две вороны. Зимою воронье племя норовит собраться стаей, а тут сидят сиротливо только две, и никого рядом не видно. Не скажу, в чем тут дело… не знаю.

Удивительно, до чего все разнообразно в природе! Двух совсем одинаковых ворон не сыщешь. А эти так вовсе между собой не похожи. Можно догадаться, что друг дружке они ни больше, ни меньше, как муж и жена. Он, если как следует приглядеться, гораздо крупнее, нежели она. Сильные крылья дугой сложены на спине, а на лапах на целых две шпоры больше, чем у нахохлившейся, тощей, как деревенская старуха, спутницы жизни, у которой от каждого порыва ветра вскидывается вверх серый общипанный хвост, отчего она едва удерживается на ветке.

День прошел так, что, поглощенные раздумьями о повседневных заботах, не перебросились они друг с дружкой и словом. Да и о чем говорить? Вот уже двести семьдесят один год тянут они лямку вместе. Для него, что там скрывать, это уже третья супруга. Первые две распрощались с жизнью еще в первые годы восемнадцатого столетия. Хорошо знающий исторические вехи читатель вспомнит, конечно, какая страшная чума посетила Кутаиси, подпавший тогда под владычество турок. Напасть унесла, кроме турок, занесших к нам лихоманку, и немало ни в чем не повинных грузин и даже не имевших ни малейшего отношения ни к войне, ни к политике птиц.

Наша пара и сейчас продолжала бы хранить покой и безмолвие, если бы он, ворон, мирно почесывая крыло, не заметил вдруг метрах в ста от ольхи человека. На человеке болтался просторный козловый тулупчик, голова была непокрыта, и, что больше всего не понравилось птицам, в руках у него было ружье. Раздвигая руками ветви и нагибаясь, он крался, как кошка, и изо всех сил старался быть незамеченным.