Избранное

— Пересчитай, — шептала над плечом Мурашова, когда он писал «сумму прописью».

— Ладно.

«И не с такою радостью их держишь, — думал он, складывая пахучие тяжеленькие пачки ровной стопкой, — раньше-то мечталось… Или уж всегда так: стремишься, волнуешься, ждешь, а подойдет этому момент — радости никакой и нету. Но попотеть-то за них пришлось».

— Спрячь подальше.

— Ладно.

— Там, Ваня, такие туфельки на шпилечках, фиолетового цвета. У Клавы видал? Вчера в них приходила. Правда, хорошие?

— Ничего, — согласился он, хотя не заметил, обута ли вообще Клава была.

— И я себе такие же куплю, — говорила она, прижимаясь к его локтю, — еще беленькие…

«Как дите, — думал он, улыбаясь, — так же, наверно, и Аришка радовалась… И эта, может, под подушку класть будет. Жизнь, мать ее за ногу».

Но в магазине ему покраснеть пришлось. Мурашова потребовала сразу два пальто, три плаща, навыбирала шеренгу туфель.

— Зина, да куда ты столько? — шепнул он.

— Сколько? — почти крикнула она.

— Тише, ведь магазин.

— Какой магазин? Чего тише? Они же разных фасонов.

— Да тише…

— Наплевать. Девочки, — крикнула она продавщицам, — а с капюшончиком плащик в какую цену? Покажите! Подержи-ка. Чего стоишь? За чужие деньги, что ли?

— Дела-а-а…

Из магазина шли как переселенцы. Мурашова цвела вся.

— А после родов, Ваня, — тараторила она, — фигура-то изменится, вот синий плащик и как раз. И босоножки к нему. А белые выходные будут, к лету. А вот эти на каждый день. Совсем дешевенькие. Какие хорошие, правда?

— Правда, правда.

Навстречу, согнувшись, ковылял Магомедыч. Он тащил разные кульки, буханку хлеба под мышкой, из карманов выглядывали консервные банки.

— Осман Магомедычу!

— С приехалом, Ваня!

— Ну, как дела? Как здоровье?

Про дела-то, наверно, зря. Какие дела уж?

— Э-э-э, — отмахнулся Магомедыч, — хлеб принести некому.

— Ничего, все наладится.

— Мине, Ваня, сы тобой поговорить надэ.

— Выкладывай, чего у тебя?

— Понимаешь, Ваня, сотни тири-чиртири дай до путины. Понимаешь, Ваня, Надька посылка надэ, дочка посылка надэ, сыстра на материк денек надэ. Зимой работа палкой, книжка пустой. Сам понимаешь, Ваня.

— Осман Магомедович, — обрадовался Ванька, что сможет хоть как-то помочь этому человеку, — с превеликим удовольствием. Сейчас. — Он бросил кульки на снег, достал деньги. — Держи, Осман Магомедович. Помнишь, как меня ватными штанами выручил?

— Э-э-э! — поморщился Магомедыч. — Чего вспомнил. Спасибо, Ваня, благодару.

Он заковылял кривыми валенками, оглянулся, махнул свободной рукой.

— Плохо ему, — сказала Мурашова.

— Куда хуже.

— Ты бы ему больше дал, хороший человек.

До самого дома шли молча. «Надо бы предложить, — думал Ванька, — не догадался, дурак».

Вечером пришли Прохоровы. Клавдия, видно, не впервой в Ванькином доме, уж так подруги чувственно встретились, с охами, ахами да поцелуями. Сразу же кинулись обсуждать да примерять покупки.

— Нас они, Ваня, не возьмут, конечно, в свою компанию, — предположил Володька.

— Не до нас.

Уединившись на кухню, сгоношили чайку, закурили. Вспомнили ковчег, кое-что из холостой жизни. Володька погрустнел сразу как-то.

— Ты это чего?

— Наверно, Ваня, — сказал он, отодвигая чашку, — не уживусь я с Геннадием.

— Полкана спускает? Как он на дядю Сашу в Пахаче…

— Ну, Полкана, положим, и я могу спустить не хуже его. Не то, Ваня, совсем не то. Понимаешь, он хочет, чтобы ему подчинялись беспрекословно, а я, например, не могу нукером быть. И опять-таки дело не в этом… как тебе объяснить, — Володька морщил лоб, подыскивая слова, — в общем, то и дело прибегают от него с записочками: «Выдай то, отпусти это!» Без требований, помимо бухгалтерии, втихаря, так сказать.

Это, положим, пустяк, по требованиям после можно провести, можно и списать, в конце концов. Акты он утверждает, но ведь само дело-то грязненькое. Вот недавно велел придержать синьку. А про эту синьку, ее и всего-то двадцать килограммов, директорша школы давно знала, мозги мне продолбила, коридоры они, что ли, подновить хотели. Я все тянул резину, говорил, что не оприходована. И он велел отдать эту синьку директору комбината, тот будто пообещал весной помочь нам с рыбонасосом. Положим, что все это правильно, рыбонасос нужен, но каково теперь мое положение, когда директорша школы увидела эту синьку на заборах, калитках да коридорах у директора комбината, у главного инженера комбината да главбуха? Ну как теперь мне? — Володька задумался. — Недавно велел придержать двадцать бочонков икры для каких-то махинаций.

— Поганое это дело, — поморщился Ванька. — От людей ведь ничего не скроешь.

— Тем более у нас.

— Да и вообще… по правде жить лучше.

— Эх, Ваня! — Володька вздохнул, потом закурил. — По правде, говоришь? По правде… — задумался. Помрачнел даже, смотрел, ничего не видя, будто в самого себя.

— Ты чего это? — толкнул его Ванька. — Весь вечер сегодня какой-то…

— По правде, — еще раз повторил он, — рассказать бы тебе кое-что, да…

— Ну, расскажи.

— Ты знаешь, Ваня, на материке когда-то какой я шишкой был? Завторгом. Знаешь, что это такое? Это, Ваня, все снабжение города через мои руки шло.

— Правда что шишка.