Избранное

Чудна́я это была одежка — штаны и рубаха вместе. И было на нем восемнадцать карманов и кармашков, расположенных по всей его поверхности, в том числе и на обоих рукавах. Все было прострочено крепкой ниткой и дополнительно украшено металлическими заклепками. Цвета он был синего, а спина и два задних кармана — оранжевые. И сама оранжевая материя была не такая, как синяя, а что-то вроде клеенки.

Заяц надел комбинезон, походил по дому, взял осколок зеркала, но не смог увидеть себя целиком; чтобы увидеть себя целиком, надо было идти к портному: у портного было зеркало в два метра высотой. Однако, прежде чем идти к портному, Заяц решил понасовать в карманы всякую всячину. В один карман он положил перочинный ножик, в другой — огниво, в третий — трут, в четвертый — два кремня, в пятый сунул огрызок карандаша, в шестой — веревочку — на всякий случай, в седьмой — кнопку, которая неизвестно с каких пор болталась в кармане его старых штанов. Всякую ерунду насовал, и все равно, должен вам сказать, половина карманов осталась пустая. Он выпил соды, положил в один из карманов окарину, сдвинул набок кепку и отправился босиком к портному.

Портной разжигал во дворе утюг. Увидев Зайца, он поставил утюг на два камня и сверху нахлобучил на него трубу. Труба давала тягу и раздувала жар. «Ух ты! — сказал портной. — Мериканская штучка!» — «Мало сказать, мериканская, — отозвался Заяц, — а в самой Америке сделана». Портной ощупал комбинезон, рассмотрел строчку и карманы и сказал: «Тамошние портные, видать, и не метают, а прямо строчку ведут. А мы тут над наметкой глаза портим». — «Сразу видно, что не метали, — согласился с ним Заяц. — Станет тебе мериканец метать». Пока они разговаривали и Заяц вертелся перед большим зеркалом, пришли, прослышав про комбинезон, и два других опекуна. «Гляди-ка, — сказал Истрати, — нам такого ни в жисть не выдумать». А Зарко Маринков заметил, что в таком комбинезоне Заяц и самолет может вести заместо летчика. «Везучий ты человек, — сказали они, — все думали, что ваш сродственник помер давно, а он гляди чего прислал». — «Зачем ему помирать, — отвечает Заяц, вертясь перед зеркалом. — Он не писал, потому как в другое государство переезжал, а потом еще в другое и только потом уж до Америки добрался».

Брат Велики когда-то давно уехал в Аргентину. Он написал оттуда, что доехал, что Аргентина такая же большая, как Европа, хотя Европу он никогда не видел. Он писал, что недоволен и другие тоже недовольны, потому что тамошние помещики вначале обещали платить по два песо, а когда они приехали на место, объявили, что поденная плата будет полтора песо. Они ведут переговоры и, если удастся, отправятся в Колумбию резать скот, в Колумбии скота много, а резать некому. Там вроде обещают платить по два с половиной песо, но никто еще туда не ездил и не может сказать, как там платят на самом деле. На всякий случай он предупреждал, что может прошвырнуться в другое государство, но одновременно сообщал свой адрес, чтоб писали ему, если что: Аргентина, Кордова, Кантера Сампахо. Заяц написал ему ответ, много букв потратил, но немало букв и сэкономил; когда на всем приходится экономить, это отражается и на письме. Привыкнув всегда жаться, Заяц и здесь старался употреблять поменьше букв и только кое-где всаживал какой-нибудь знак препинания, иногда совершенно произвольно. Знак восклицания он, например, поставил еще до обращения, потому что хотел, чтоб его шурин удивился еще раньше, чем начнет читать. Заяц любил и восклицательный знак, и вопросительный и разбросал их по письму, чтоб письмо получилось позаковыристей.

В письме можно было прочесть, среди прочего, и такие строки: