Избранное

«…в оба гляди? штоб по два Песо а то мать их кажный стараеца омануть потому помещики, как и нас оманывали когда строили мос и подрядчик сказал будут платить пидесят левов и работать по восемь часов, а плату нам скостили и работали по девять часов какие девять по десять работали, да тут Огос (он имел в виду реку Огосту) разлилася и село залила и рельсу одному мужику на ниву закинула, а мы жилы надорвали пока тащили, а подрядчик по уговору не заплатил штоб его! одно заплатил другое не заплатил и укатил в Берковицу на мотоцикле а нам что делать пятки! смазали айда к Тодориным Куклам в монастыре работу искать а монастырь штоб его тоже нас оманул потому обещали барана зарезать а зарезали овцу больную дак у Косты два дня слюна текла и гумен водосвет служил штоб ему потому виноватый за ту овцу. Дак и ты бери коли можеш по два Песо потому как поедете Калумбию скотину резать то же может получица как у нас в монастыре где мы паршивую овцу ели? Потому всякий тебе обещает и оманывает а как работать начнет дак задний ход дает и глядит как тебе плату скостить. У нас в деревне все по-старому намедни бешеная собака пробегала дак мы ее убивать ходили человек питнацать и пока за ей бежали душа вон но у ей тоже душа вон и в овраг упала а Петраки ее колом по голове шарахнул и каюк. То ли дохлого жаворонка сожрала мать ее то ли по какой другой причине сбесилась!»

Сообщив шурину все, что требовалось, Заяц еще раз посоветовал ему не ездить в Колумбию, а зацепиться за Аргентину и выговорить себе два песо поденной платы. Адрес он написал на глазок и отправил письмо в путь, в Аргентину. Тут я должен сказать, что, хотя письмо было отправлено еще до второй мировой войны, оно еще не добралось до Каптера Сампахо, а скитается по бог весть каким почтовым конторам и обрастает печатями. Однако Заяц этого не знал и позднее, когда брат его жены написал из Америки, был очень горд и доволен, что тот послушался его и не поехал резать скотину, потому как чем дальше ты забираешься, тем тебя нахальнее обманывают. Но побродил шурин по свету немало, прежде чем поселиться в Детройте, о чем сообщал мимоходом в своем письме.

Однако же, все это — история, нас же занимает прежде всего настоящее, поэтому оставим ее и вернемся в портняжную мастерскую, где два Зайца стояли и смотрели друг другу в глаза: один Заяц настоящий, в настоящем комбинезоне, другой — отраженный в большом зеркале, в отраженном комбинезоне. Кто бы по какой надобности ни проходил по улице, каждый заглядывал, чтоб посмотреть на Зайца и его поздравить, каждый щупал комбинезон и высказывал свое одобрение. Куча народу перебывала у портного. Портной забыл про свой утюг, и, когда вышел вместе с Зайцем во двор, угли уже прогорели и только серый пепел лежал на дне. «Целый утюг углей из-за твоего комбинезона у меня сгорел», — сказал портной. «Я тебе два дам», — сказал ему Заяц и, сунув руки в карманы, пошел обратно домой.

Сначала он держал руки в передних карманах, потом подумал — и переложил одну руку в задний карман. Переходя улицу, он сунул руку в боковой карман блузы и так, пока дошел до дома, перебрал все карманы, только в те карманы, что от колен и ниже, но залезал. Проходя мимо петуньиной шелковицы, он приостановился. Клевцы попискивали или стучали клювами по дереву. Увидев его, они замолчали и все до одного повернули к нему головы. С другой стороны, у ограды, стояла Велика и смотрела на мужа и на шелковицу с клевцами. «Муженек мой еще пестрей, чем шелковица, — подумала она. — Да у него на одном канбинезоне больше пуговиц, чем на шелковице клевцов».

Один ее глаз слезился, но едва заметно.