Избранное

Высокий пильщик стоял с циркуляркой на тротуаре, у сквера. Хотя дело было в феврале, денек выдался теплый, вообще зима семидесятого года была теплая и почти бесснежная. Ребятня из соседних домов, нацепив роликовые коньки, носилась по асфальтированным дорожкам сквера. На другом тротуаре, наискосок от циркулярки, разместили весы и стол приемщика. Там взвешивали принесенный металлолом и платили денежки. Низенький пильщик выуживал из горы железной рухляди и внимательно осматривал то гаечный ключ, то клещи, то обломок непонятно какого инструмента. Осмотрев, он оборачивался к напарнику, качал головой и швырял железяку на груду лома.

Банщик тоже крутился там, выбирая куски железа попрямей, подлинней и не слишком ржавые, объяснял всем и каждому, что собирается со свояком со своим, сварщиком, соорудить такую антенну, чтоб принимала Белград и Евровидение. Позже подошел и сам сварщик, осмотрел отобранный свояком материал, половину забраковал, так что пришлось возобновить поиски. В соседнем доме двое братьев пыхтели на балконе третьего этажа, стараясь сбросить оттуда старую кухонную печку марки «Металлургия». Это допотопная печка с железными стенками и чугунной плитой. Ножки у нее тоже чугунные, литые, трехпалые и поэтому напоминают львиную или собачью лапу. Пыхтя и давая друг другу советы, братья в конце концов взгромоздили печку на балконную ограду. «Берегись!» — крикнул один из них, и в следующий миг печка рухнула на тротуар. «Плюх, бах!» — затрещали плитки тротуара, и львиные или собачьи лапы по колено ушли в землю, а чугунный верх печки сдвинулся и, упав, расколотил еще несколько плиток. Народ, толпившийся у приемочного пункта, кинулся смотреть, что случилось, на бегу спрашивая братьев: «Вы что наделали? Разворотили тротуар к чертовой матери!» — «Да ладно… — отвечали братья и спустились вниз, чтоб перенести печку на весы. — Мы для скорости, — объясняли они. — Не волочь же ее с третьего этажа, а что тротуар попортим, нам это как-то в голову не пришло… — И зацокали языками: — Ц-ц-ц…»

Народ тоже зацокал, а кто-то принялся подсчитывать вслух, сколько же это всего плиток угробили. Братья подхватили печку и с помощью еще нескольких человек дотащили до весов. Печка стала трехногой, четвертая нога так и осталась торчать в тротуаре. Пильщик подошел, осмотрел эту ногу, упрятал ее в большой карман штанов и подал головой знак напарнику — пошли, мол. Вместе с пыхающей своей машиной они прошли вдоль сквера, поравнялись с «Шанхаем», но внутрь заходить не стали, а двинулись дальше, в сторону бензоколонки.

Братья тем временем взвесили печку и получили за нее семь левов пятьдесят стотинок. Чей-то голос в толпе сказал, что этого не хватит даже на то, чтобы починить тротуар. Голос принадлежал тому же человеку, который подсчитывал вслух, сколько плиток угроблено. Оказалось, двадцать штук, по пятьдесят стотинок каждая. «Двадцать на пятьдесят — это десять левов, да еще с вас сдерут за работу, за песок и цемент», — добавил он. «Какой же нам был расчет?» — спросил один брат другого. «Был расчет, стал просчет», — ответил другой брат. «То-то и оно, — вмешался банщик, успевший уже набрать столько железа, что мог при желании соорудить не антенну, а целый железнодорожный вагон. — Как говорится, торговали — веселились, подсчитали — прослезились».

Банщик со свояком принялись перетаскивать добычу во двор, мальчишки, весь день катавшиеся на калитке, слезли, стали помогать. Народ еще немного повертелся возле груды старого железа и всей толпой двинулся в «Шанхай» пропивать заработанные на металлоломе денежки. Туда же понесли свои семь пятьдесят оба брата. Толпа прошла мимо дыры в тротуаре, еще разок подивилась на нее, словно никогда раньше такого не видела, и хлынула в «Шанхай».

Приемщик металлолома принялся собирать свои бумаги, намереваясь последовать за всеми, но тут на улице показалась довольно шустрая старушонка — жена Фантомаса. Она направлялась прямо к груде железа.

«Чтоб его господь покарал! — говорила старуха. — Это надо же, мою кастрюлю в металлолом сдать! — И, даже не взглянув в сторону приемщика, забралась на груду лома и принялась рыться. — Вот она!» — воскликнула старуха и показала луженую кастрюлю с проломленным дном, однорукую — на месте второй ручки виднелись две проржавленных дырочки.

«Из-за такого барахла столько крику? — удивился приемщик. — Да я тебе сто штук таких отвалю, если хочешь. Ни дна нету, ничего…» «Ну нету, ну и что? — огрызнулась старуха. — Не покупаешь, так нечего и хаять. Может, эта кастрюля мне пятьдесят лет первой помощницей была, и детей моих выкормила и внуков. Два раза лудить отдавали, ручки уж не помню сколько раз отламывались, раньше-то ведь на открытом огне стряпали, на жаровне там или на электроплитке со спиралью. Мы таких плит, как нынешние, тогда в глаза не видели — на них и посуда не пригорает, и ручки не отваливаются. А молодые — им все нипочем, царапинку заприметили и сразу на свалку тащут! Нынешней молодежи — ей на все плевать!»