Избранное

Оба пильщика стояли, опершись локтями на оцинкованную буфетную стойку, перед каждым кружка с пивом. Они слушали буфетчицу, полную, крепко сбитую бабенку в черном халате с закатанными по локоть рукавами. Черный халат был украшен белым воротничком, такая же белая ленточка перехватывала волосы. Слегка наклонив кружки, буфетчица наливала из крана пиво, рейкой снимала пену, доливала еще немного, но работа ничуть не мешала ей вести беседу. В перерыве между двумя кружками она выходила к черному ходу и кричала: «Пенко, слышь, Пенко-о, осел несчастный, ты учишь уроки или не учишь, не выучишь — уши оборву, так и знай!» Возвратившись за стойку, она опять принималась наполнять кружки пивом. «Вам тоже пивка?» — спросила меня буфетчица. «Да, тоже», — ответил я. Она подала мне кружку, опять пошла к черному ходу и опять закричала в открытую дверь: «Ты сколько выучил, осел несчастный, докуда дошел, а? Пенко, слышь, Пенко-о! — Прислушалась; никто на ее зов не отвечал. — Уши оборву!» — С этой угрозой она снова вернулась к крану.

«Не хочет учиться, хоть ты тресни! — обратилась буфетчица к пильщикам. На меня она посматривала лишь мельком, говорила в основном с пильщиками. Те понимающе кивнули и отпили пива. — Нипочем не хочет учиться, а последить некому! — Женщина принялась полоскать накопившуюся в мойке посуду. — Пока отцу здоровье позволяло, он, бывало, драл мальчишку, а теперь — куда, лежит хворый, ни выдрать некому ребенка, ни последить, вот он одни двойки и приносит. Два раза на родительские собрания ходила, учителя говорят, если так пойдет дальше, нипочем из него человека не выйдет. Пенко-о! — крикнула она с порога служебного хода. — Ты слышишь меня, разбойник, а? Занимаешься? Имей в виду, если так дальше пойдет, не выйдет из тебя человека, охламон какой-нибудь выйдет! Вот я сейчас приду гляну!»

Она опять вернулась к стойке, домыла посуду, перевернула кружки вверх дном, чтобы стекла вода, и, хотя руки были еще мокрые, взяла сигарету. «Курите?» — спросила буфетчица пильщиков и протянула им пачку. Тот, что повыше, в кепке, отказался, а низенький потянулся, взял сигарету, прикурил у буфетчицы. Было ясно, что он не курильщик, потому что он не затягивался, к тому же дымок сигареты непрерывно лез ему в глаза, и он все время тер их кулаками.

Буфетчица сделала три глубокие затяжки, намокшая бумага расползлась, искра упала на халат. «А раз следить за ним и драть некому, — продолжала она, — вся забота на мне. Разливаю пиво и то и дело отлучаюсь, кричу ему, проверяю, сколько он там сделал по письменному и устному, благо живем рядышком, через два дома, да характер у мальчишки проклятущий, молчит, не отзывается, почем я знаю — учит или не учит, пишет, чтобы почерк исправить, или опять унесся на тачке, будь она неладна, на шарикоподшипниках которая, уж и не знаю, кто их только выдумал, подшипники эти… Слышь, Цеко! — окликнула она кого-то за столиком. — Вы, что ль, придумали ребятам подшипники давать, чтобы у них уроки на ум не шли?»

Тот, кого она окликнула, сидел спиной к буфету. Он обернулся, терпеливо выслушал и сказал, что его дело сварка — приварить подшипники к самокату, он приварил, а вот где ребята шарикоподшипники берут — почем ему знать. Этот человек был мне знаком, он сварщик, доводится свояком банщику, который живет у нас на заднем дворе. Дом у банщика одноэтажный, к нашему, семиэтажному, повернут спиной и выходит на другую улицу. В прошлом году банщик с помощью свояка соорудил из железного лома калитку. И должен вам сказать, калитка эта по сей день целехонька, хотя мальчишки днями напролет не слезают с нее. Впятером, вшестером повиснут, открывают ее и закрывают, у них это называется катанием. Петли скрипят, кажется, вот-вот сорвутся, однако не срываются, калитка какой была, такой и осталась. Банщик человек тихий, ни разу не обругал ребятню. «Пущай катаются, — говорит он в ответ на упреки соседок. — Ну, поломают ее, так свояк опять приварит, у него небось аппарат есть». Огорчений у банщика почти никаких, живет-поживает тихо и скромно, и забота у него лишь одна: телевизор барахлит, изображение никудышное и не принимает Белград, а через Белград Евровидение. Как я уже говорил, наш дом возвышается своими семью этажами и загораживает Евровидению дорогу к маленькому заднему дворику. С некоторых пор банщик со свояком задумал соорудить на крыше большую антенну.