Избранное

— Да так, только чтоб на табак и спички хватало. На что мне теперь деньги-то? Мне их и истратить-то не на что. Ни жены у меня, ни детей… А хозяин обещал обиходить меня, покамест не помру — уж смогу я чего делать или не смогу, — с какой-то даже гордостью ответил старый Млечник, мол, вон чего он выслужил у хозяина.

Мы разговаривали, сидя на меже.

Мацо раскурил трубку, сильно затянулся раза два-три, чтобы она разгорелась, задымила, кое-как отер влажный рот и, глядя на меня мышиными глазками, продолжал:

— Чего же больше заработаешь в жизни, коли есть кому под старость за тобой присмотреть и после схоронить? Это самая большая плата, и хозяин обещал — дай бог ему здоровья!

Я даже не знал, что возразить Мацо.

— Да вы же заработали на это! Посчитайте-ка сами. Служите вы у старосты тридцать лет, не меньше, пускай в год пять золотых выходило, знаете, сколько бы теперь у вас денег было? Могли бы не работать, коров не пасти. А то легко ли вам — осенью ненастье, холод, ветер, коровы разбегаются.

— Да нет, вон они какие смирные. Мухи их не кусают, по всему полю могут пастись, — прервал он меня.

— А вы посчитайте все же.

— Да чего считать… Он же меня экую прорву лет кормил. — Мацо не хотел считать, ведь он видел деньги лишь по грошу, по два, на вино, табак да спички.

— И одевал он меня, — продолжал Мацо, — вино и табак тоже денег стоят, хотя бы две пачки в неделю, на завтрак да полдник каждый день стопку, а на сенокос или жатву и пять раз в день — это хозяину кой-чего стоит, а за год-то ого-го сколько наберется! Это уж точно, как ни считай! А в городе, бывало, ждешь хозяина, он ведь староста у нас, так он мне и вина, и мяса, и сигарку подаст, грех жаловаться. Мне-то ведь все едино: то ли в городе на бричке под кузовом, то ли дома в конюшне дремать. — Он все не мог нахвалиться своим хозяином.

Я поднялся, удивленный.

— Так вы, Мацо, выходит, совершенно довольны своей работой и платой?

— Да уж, правду сказать, не могу пожаловаться, что в молодые годы, что теперь возьми.

— Ну, будьте здоровы.

— И вам не хворать.

Мы разошлись.

Мне не обязательно было заводить разговор со старым Мацо, я мог просто изложить историю его жизни, так, как я ее знаю. Но чтобы не сказали, что мой рассказ выдумка, я заговорил с ним в поле, чтобы вы от него самого узнали, как он живет, что доволен своей службой, заработком, да и всей своей жизнью, что гордится своей верностью хозяину и работой, за которую больше сорока лет его каждый день кормят, поят, дают покурить, и что ему обещан уход до самой смерти, сможет он работать или уже нет, а умрет — похоронят как положено.

Старый Млечник нанялся служить конюхом к зажиточному крестьянину восемнадцатилетним парнем.

Отец его был пастухом на летовье, и маленький Мацо до семнадцати лет помогал ему подпаском, а потом перешел на лучшую, более солидную службу: нанялся батраком к молодому хозяину. (Отец нынешнего старосты неожиданно умер, и мать поспешила женить своего единственного девятнадцатилетнего сына, так он начал хозяйничать.)

Молодой Млеч был крепким и работал как лошадь. Люди поговаривали, что, мол, это оттого, что он был от роду подглуповат и тугой на ухо.

Деревенские девки сразу, как он пришел в деревню и вместе с другими парнями начал за ними ухлестывать, прозвали его Млечник[6]; уж не знаю, за то ли, что был он приземист, широк, почти без шеи — будто из пня вырублен.

В услужение его отдала мать, и пока они с отцом были живы, старая хозяйка одевала Мацо и на табак давала, ведь он еще подпаском на летовье, как и все мальчишки, научился курить. Несколько золотых и матери Мацо доставалось, она брала из сыновьего заработка на праздник — по одному-два.

Родители его вскоре, едва ли не в одночасье, умерли, а следом за ними и старая хозяйка, и на пятый год ему уже не заплатили, а на шестой и уговора о службе не было, а Мацо все служил.

Его кормили, покупали сукно на одежу, обувку, подносили каждый день стопку водки, на табак он сам выпрашивал, так оно и шло год за годом.

После смерти родителей Мацо было собрался жениться, только ни одна девка не захотела идти за тугоухого и к тому же безобразного парня.

И в самом деле — лба у Мацо почти не было, глазки мышиные, нос пуговкой, приплюснутый, щеки растянутые на скулах, а верхняя губа вздутая, огромная, в три пальца, и оттопыренная, будто у него все передние зубы разом разболелись. Торчащие рыжие волосы, уши крохотные. И все-таки посватайся он как следует, мог бы жениться. Но Мацо, обидевшись, обругал девок и с тех пор на женщин и не смотрел.