Избранное

— Грех и подумать такое, не обижай ее. Мало ей твоих детей, что она станет еще на сторону за этим добром бегать? Эх, сынок, дурное думаешь, помолись богу, чтобы избавил он тебя от этих мыслей, — увещевал его отец. Да куда уж там — они продолжали вместе пить, и слова отца не имели никакого веса.

И сын все равно выгонял жену на улицу, таскал ее за волосы. Так уж заведено у пьяниц.

Наконец господь бог сжалился над Пуостковой: прибрал мужа.

Сын с горя на поминках так упился, что разогнал всю родню, а «старой ведьме-матери» грозил, что раз она его не бивала, так теперь он ее бить будет. Бог знает, с чего он такое сказал. То ли с горя, то ли с перепою, то ли еще от чего. Жена и дети, кто с вечера, кто к ночи, вернулись домой, а «старая ведьма-мать» больше не пришла. Невестка ходила, уговаривала, плакала, но мать не вернулась.

— Доченька моя, нешто хочешь, чтобы он меня покалечил? Тебе ж придется за мной ходить. Мало тебе, бедной, было мучений со свекром за эти двенадцать лет?

— Матушка, ведь он уже каялся, что вас обидел, да стыдится к вам идти.

— Дай бог, чтоб хоть подольше стыдился, безобразничать не будет.

* * *

Мать нашла себе за три золотых каморку, перенесли они туда с невесткой старый сундук, постель, и стала на старости лет (ей было уже за шестьдесят) жить одна.

А так как теперь всюду есть банки, попросила хозяина поручиться за нее и взяла в банке ссуду. Разделалась с мелкими долгами, пекла хлеб, продавала, кормилась, зарабатывала где придется, горе мыкала. Зато теперь уж если что могла приберечь, то не пьяный сын отбирал, а внучатам отдавала. Радовалась, что «отдохнет» от сына-злодея, к тому же реже видела его, воображала, что он не такой уж плохой.

Была всем довольна и просила у бога лишь здоровья.

Когда мать отделилась, невестка с детьми частенько наведывалась, звала мать назад, а старая Пуосткова угощала их, еще и с собой давала. Ведь «отец, хоть и не заработали — пропили», говорили теперь вслед за матерью и дети.

* * *

В последние годы жизнь изменилась. Помнится, прежде, лет двадцать назад, косарь получал пятьдесят — шестьдесят крейцеров, гребщица — шестнадцать — двадцать, словом, за работу платили мало. Теперь стали платить хоть чуть-чуть побольше.

В позапрошлом году соблазнилась этим и наша Пуосткова. На хлебе она немного зарабатывала. А тут как раз людей нанимали на свеклу в имение в южной Словакии. Нанялась и старая Пуосткова. Мол, работа не тяжелая, слава богу, обещали платить сорок крейцеров, и харчи и крыша над головой. Не могла и сосчитать, сколько до осени заработает.

Заработала!

Чтобы сохраннее были, отдала, как и другие простодушные женщины, деньги хозяину, который обманул. Деньги их какие пропил, какие на адвокатов извел, чтобы вернуть какое-то несправедливо описанное имение. Взять с него было нечего, еле домой добрались.

Пуосткова оплакала свои крейцеры, но что было делать? «Хозяин обещал, что, когда заработает, отдаст», — утешала она себя, духом не упала, стала опять хлебы печь и свой шестак в банк принесла.

Тогда же зимой, поднимаясь на чердак с бельем, удала с лестницы и сломала руку.

Лечили ее женщины.

Но в каморке было холодно, есть было нечего, словом, смерть пришла.

Нашелся-таки добрый человек и сообщил об этом общинному управляющему. Староста с доктором велели забрать ее и перевезти в «шпиталь», вернее, в барак, построенный близ кладбища на случай холеры. Ухаживала за ней жена могильщика.

Сын, прослышав об этом, напился, и так ему стало жаль мать, что он выпросил у своего хозяина телегу и приехал за ней.

Ей при этом сильно разбередили руку, но сын чуть не силой забрал ее домой. Плакал и каялся, говорил, что не забыл, что она его мать, что родителей почитать надо, что все бы отдал, да в доме ничего нет, но теплый угол найдется.

Мать благодарила и гладила пьяного сына по голове, отчего он вконец расстроился и отругал ее, что ушла из дому — «вот как вам это отливается».

Как-никак он сын ей, а не щенок приблудный, уж он о ней позаботится.

Но ей вдвойне было тяжело у сына, когда он по воскресеньям и на праздники приходил домой.

Чтобы хоть как-то помочь семье и даром хлеб не есть, продала она кое-что из одежды и часть перьев из перины, так и давала в общий котел. Да и добрые люди кое-что приносили. Дай им боже!

Продав последнее, старушка, совестясь объедать невестку, собралась потихоньку и вернулась в свою каморку.

* * *

Этой весной Пуосткова опять нанялась на свеклу. А за то, что прошлый год ко дню всех святых она не принесла денег в банк, пришла с извинениями просить, чтоб мы ей хоть на зиму перинку оставили, уж больно в каморке холодно.

У меня слезы навернулись на глаза, я постарался ее успокоить и отправил. Она ушла.

Однако на Юрьев день она снова появилась.

— Что вы хотите?

— Я пришла свой долг уплатить. — И достает деньги.

— Да вы же еще не были на свекле?