Избранное

Корка тут же сторговал двух поросят по десятке, и знакомство состоялось.

Это как сказать! Корка еще с месяц ходил к ним в гости, пока кое-как перезнакомился со всеми в доме. Ведь у соседа Дробного семья большая: первым делом сам он, здоровый, краснолицый, бодрый еще мужчина, ему лет пятьдесят шесть; жена его, в тех же годах, но по сравнению с ним старушка, словно мать ему — маленькая, сухонькая, беззубая. Четверо сыновей: двое женаты, третий в солдатах, здесь же, в городе, но тоже уже женатый, четвертый — холостой парень; две дочери незамужние (одна из них еще девочка лет двенадцати), третья — замужем в соседней деревне, оттуда взял жену и первый сын. Детей в доме, если я правильно сосчитал, шестеро, а седьмой и восьмой вот-вот появятся. Чужих людей, прислуги в доме нет, только два старика, что двор чистят, навоз выгребают, дрова рубят и свиньям травку парят. Но когда сходятся вместе сватьи, кумовья, зятья — народу столько, что в двух комнатах едва размещаются, а молодые женщины к тому же остаются на кухне — стряпать, мужикам подавать, а самые молоденькие и войти стыдятся — столько мужиков, «отец» и то еще не прочь заигрывать с молодыми женщинами.

Боже мой, вот бы всех их на благородное дело, для пользы народа пробудить! Лет через двадцать — тридцать их там будет на целую деревню! Да они весь город завоюют! У них уже сейчас, как сами говорят, на все семейство около семидесяти шести моргов земли неподалеку от города, вдоль улицы — одиннадцать земельных участков, из года в год они скупают остатки господских усадеб, дома, сады. Недавно вот купили по соседству старый домишко и переделали под хлев.

— Нам от этого прямая выгода. Коровки-то наши — по две-три сотни… а молоко по четырнадцати крейцеров.

У Корки в голове шумит от восторга; не мешкая, он приступит к делу: нужно помочь им осознать себя словаками, крестьянами, объяснить, что они, раз уж владеют землей, свободны и призваны быть бастионом словацкого духа и национальной гордости.

У них все, кому больше шести лет, умеют читать и писать, все ходили в школу, а маленьких даже в «детский сад» водят. Старшие были в деревнях и в управе и старостами.

Корка оглядывает у них шкафы, чуланы, полки, но книжек не видит. Одни только молитвенники да псалтыри — и в слоновой кости, и в шагрени, с золочеными застежками. «И больше ничего?» — спрашивает он самого себя. «Ничего», — говорят ему со всех сторон пустые углы.

Не бойся, через полгода-год тут полки будут ломиться от книжек и газет. И ты, и жена твоя — вы умеете книжки продавать, на газеты подписывать. Нужно только их убедить! Деньги у них есть. Уже спрашивали, сколько процентов платит наш банк с сотни. Как не быть деньгам! Две-три пары лошадей каждый день возят песок, кирпичи — на паре зарабатывают в день по двенадцать — тринадцать золотых. Молоко продают от восьми — десяти коров по двенадцать — четырнадцать крейцеров за литр. Да еще овощи с огорода, картошку, зерно с поля, свиней, гусей, яйца… Всего и не перечтешь — деньги так и текут в сундуки!

— Жена! Ты бы к соседкам почаще захаживала. А то сидишь все дома над книжкой. Иди и читай им, учи, просвещай.

— Тебе бы тоже… Как-то долго ты раздумываешь, а за дело все не берешься.

— Все это хорошенько продумать нужно, чтоб не сказали, будто это маневр, ловушка для их денег, чтоб поняли: все, что мы делаем, — для их же пользы. Ну да в воскресенье уж пойду, — решился Корка.

На воскресенье как раз был первый день пасхи. Утром Корка видел, как соседи все вместе, человек девять, пошли в костел; когда они возвращались, был уже час пополудни.

— Вот отобедают, тогда и пойду.

Целая кипа газет, книжек — сплошь пасхальные рассказы — была уже приготовлена. Корка знает, как завоевать внимание людей.

После обеда вдвоем с женой они пошли к соседям. Соседки, старые и молодые, хотя начинают уже понемногу отказываться от крестьянского наряда, все же носят еще расшитую, домотканую одежку, а уж в деревню, в гости к родным, идут в полном крестьянском костюме. Там им стыдно показаться «по-господски».

— Какова сила векового обычая! — назидательно говорит жене Корка.

Невестки еще доили коров, молодые мужики поили ржущих лошадей, потом подошла очередь коровам — те уже поворачивали к ним головы, выгибая широкие шеи. Во дворе пищало штук триста цыплят с наседками, дравшимися между собой и с поросятами. В хлевах хрюкали свиньи, на навозной куче, хлопая крыльями, закукарекал петух, его то и дело шпыняли наседки.

Навстречу Корковым выбежали старшие дети; Коркова заговорила с ними, называя по именам, но всех перепутала, кроме двенадцатилетней девочки.

Подошла Коркова и к невесткам — сколько, дескать, они за день надаивают, и удивленно воскликнула, подсчитав, сколько выручают за молоко денег; невестки бросились прикрывать молоко передниками, чтобы Коркова его «глазами не съела», не сглазила. «Как же это я щепотку соли не взяла, — сокрушалась в душе старшая. — Не дай бог мать узнают… Да чего там, может, обойдется…» — думала она.