Избранное

Корка вошел в горницу. Дочь мыла посуду, старуха вытирала. Детей было трое: один сидел в люльке и мусолил кость, другой, пухлый как булка, лежал во второй колыбели и, сердито сопя, засовывал в ротик подол рубашонки, третий ползал по кухне на четвереньках, — заботливая бабушка завязала ему рубашонку узлом на спине — чтобы не запачкал. Трое или четверо мальчиков постарше — одному было уже лет девять-десять, вошли вслед за Коркой — поглазеть…

Корку встретили радушно, и старая хозяйка, подав ему утертую, но еще теплую и жирную руку, провела его в комнату к хозяину. Тот еще сидел за столом за стаканом вина и курил.

— Пан сосед!

— Пан сосед!.. Жена, ну подай же стаканчик, — и соседи сердечно поздоровались.

Хозяйке не надо было и напоминать — она уже несла из буфета чистый стаканчик. Хозяин налил, нарочно перелив через край, и принялся угощать гостя. Корка, правда, не пьет, но отказываться было неловко.

— А что это у вас такое? — спросил хозяин, увидев зажатые у Корки под мышкой газеты и книжечки.

— Пасхальные рассказы, пан сосед. Если вы не торопитесь, можем почитать, — он достал рассказы Григоровича и Короленко и начал чтение.

Читать и пояснять он умел хорошо, и старый сосед слушал, слушал, кивая головой, пока глаза у него не закрылись, он задремал. Корка поглядел на него с недоумением, не зная, что делать — читать дальше или нет. В растерянности он понизил голос и осторожно, постепенно, чувствуя какую-то неловкость, затих и стал читать про себя, почти не шевелясь и думая про соседа: это наверняка от вина… Праздник ведь… Тут сосед пробудился, медленно поднял голову и, как ни в чем не бывало, стал угощать Корку — дескать, горло нужно промочить, добавив:

— Я слышал, все слышал…

— У меня еще не пересохло, — нехотя отвечал Корка.

Но старик уже чокнулся с ним — пришлось отхлебнуть и Корке.

Вошла молодежь, женщины. Новые приветствия.

Коркова еще в кухне стала нахваливать их рушники, тканое покрывало на кровати; женщины начали открывать сундуки, шкафы, шифоньеры и показывать, что у них еще есть. Читать было уже невозможно. Женщины тем временем стали собираться в костел, надевая наполовину городскую, наполовину деревенскую одежду.

Корка тоже принялся восхищаться вышивками и тканями. Что ему оставалось делать?

Мальчики повертели в руках некоторые книжки, полистали их, читая по слогам шепотом и вслух. Наконец-то! Корка ухватился за это и хотел продолжать, собственно, начать заново. И он стал читать.

— Ну, ну, послушайте. Я-то уже слыхал, — старик встал и пошел из комнаты.

Женщины, дети начали шутить, пересмеиваться; девки начали песенку:

Посижу я в девках
несколько годочков —
неохота лезть в хомут,
да и замуж не берут.

Крик, смех. Кто-то поглядел на часы — пора было снова идти к вечерней службе.

Звали и Корку; вообще-то он в костел не ходит — думает, что обыкновенный священник его уже ничему научить не может. Он сам размышляет о жизни и смерти — читая Библию, набираясь чужого ума в других книжках. Но сейчас он пошел, надеясь, что, вернувшись, они снова будут читать.

Пришли из костела, но тут надо было кормить скотину, доить коров; возле Корки на минутку устанавливался или присаживался то один, то другой; хозяин ушел за чем-то приглядывать. В комнату вошла женщина, несколько детей… На дворе скотина и птица подняли шум и драку, выхватывая друг у друга корм… Крик, писк, рев, хрюканье, а в комнате — детский плач, пеленки…

День пошел у Корки насмарку, домой он вернулся не в духе, с больной головой — из-за этого вина.

Коркова больше преуспела. Она попросила у соседок крестьянский наряд к празднику, который будет вскоре в Мартине, и даже примерила его. Самому Дробному она так понравилась, что он даже похлопал ее, но тут же вежливо извинился.

«А все-таки мои слова что-то заронили в их душу. Это со временем даст свои плоды», — и Корка припоминал, чем он заинтересовал соседей.

Точно так же, как и этот день, прошло у Корки за полгода еще немало праздников. Он опасается даже, как бы не пошла молва, будто зачастил он к соседям и один, и с женой, чтобы поесть, попить, подарки получить.

Соседи — люди хлебосольные, щедрые. Пошлет Коркова к ним чего-нибудь купить — а они дают даром, или за полцены, или вдвое больше, чем нужно, — и Корковы перестали у них покупать.

Корку и жену его они любят, считают их «необыкновенно» дружелюбными, добрыми и милыми людьми. Говорят, они собирались даже позвать их в кумовья, только не осмеливаются, да и раздумывают, к кому — к старшей невестке или к дочери, или уж подождать, когда младшая замуж выйдет, — они ее больше любят… Вот намедни в ее одежке Коркова куда-то на бал ходила…

И чем больше Корковы сторонятся от угощения и подарков, тем чаще соседи зовут их к себе, присылают гостинцы, гордясь тем, что он «все-таки пан, вроде как директор в кассе, и она тоже такая красивая пани, а вот не к господам ходят, а к простым соседям», а больше всего к ним.

— Милые они люди.