Избранное

Это все были события приятные. Но случилось нечто и похуже. Не знаю, кто мог до такого додуматься, — назначить вместо старика поваром… Дорига. Да, этот пройдоха где угодно умел находить тепленькое местечко. Теперь мне редко доставалась горячая пища, и вообще я редко ел досыта. Обидно было, конечно, но я сносил это, думая только об одном — скорей бы на свободу.

В середине зимы мне пришло письмо. Я долго ломал голову: от кого? Мать не писала — неграмотная, а больше некому. Оказалось, написали товарищи — трактористы из госхоза, где мы проходили практику, так неожиданно закончившуюся для меня. Каждое слово письма я перечитывал по нескольку раз. Особенно тронуло, что друзья звали в госхоз. Да, да, звали! Мне казалось, что от письма пахнет влажной землей, спелым хлебом, степными травами. Меня ждут в госхозе! Мне верят, хотя почти не знают меня. Каких-то несколько дней после школы механизаторов, мои капризы, когда не сразу дали трактор, а потом… та ужасная ночь. Что я для них? А они зовут!..

Не вытерпел, показал письмо Доригу. Хотелось утереть ему нос, чтобы не думал, будто все люди такие, как он сам. Ничего хорошего из этого не вышло — чуть не подрались. По-разному думали мы о жизни. Каждый день читал мне Дориг свою мораль, но слова его я пропускал мимо ушей, ни в чем они меня не убеждали. И старику повару поверили, и мне верят. Ну провинился я. Наказали меня. Так не на всю же жизнь! Я одно твердил ему — что никогда хуже других не буду. Выкладывал доводы, которых он не мог опровергнуть. В таких случаях Дориг прибегал к последнему средству — набрасывался с руганью, грозил кулаками. До драки, правда, не доходило, но ни разу не удалось больше Доригу и ударить меня. Он кипятился, рвал и метал от злости, однако что-то все же сдерживало его.

Работалось по-всякому. Не всегда были серьезные успехи, но и не так уж плохо шли дела, без срывов.

Наступила весна. Долины и горы освободились от снежного и ледяного покрова, на склонах пробились первые зеленые ростки. Пробуждалась природа, и легче, веселее становилось на душе.

Нам поручили новое дело. До наступления распутицы надо было успеть вывезти заготовленные зимой бревна к берегу реки Еро, чтобы сразу после ледохода по большой воде сплавить их. От лесосклада, куда я всю зиму возил с горы бревна, до реки не такое уж большое расстояние, но из-за глубокого снега в ложбинах приходилось оставлять их на полпути, и только теперь стало возможным переправить к берегу.

Понятное дело, справиться с этой работой мог только мой трактор. И начались бессчетные рейсы между лесным складом и рекой. С каждым днем все сильнее пригревало ласковое весеннее солнце. И для меня, и для моего трактора работа стала теперь сущим пустяком в сравнении с тем, что приходилось испытывать всю эту долгую зиму, скользя по обледенелой круче с бревнами на прицепе или карабкаясь в гору.

Сквозь легкую дымку виднелись зазеленевшие холмы, по склонам которых ходили отары овец. Я высовывался из кабины и жадно глотал опьяняющий воздух, уже впитавший в себя аромат талой земли.

«Вот сейчас у наших трактористов в госхозе жаркие денечки», — думал я. И будто виделись мне тракторы, пашущие Наранский склон в долине Имбу.

…Под нами, извиваясь, блестела на солнце река. Пять звеньев плота, плывущего по течению, напоминали облака, что несутся по синему небу. С веслом в руке я стоял в оголовке плота и направлял его на более глубокие места. Уже вторые сутки катила нас Еро под палящим солнцем меж крутых берегов, мимо густых зарослей ивняка и черемухи. С завистью поглядывал я на высоченные тополя, в тенистой прохладе которых можно было спастись от нестерпимого зноя. Обожженное тело горело от соленого пота.

Плот вошел в тихие воды. Я сел на край бревна и смочил холодной водой лоб, лицо, руки. Обернулся, посмотрел на будку, стоявшую посреди плота и служившую защитой от непогоды и палящего солнца. Увидел у входа в нее разрезанную пополам бочку — наш очаг, закопченный алюминиевый казан, и мне взгрустнулось.

В этой будке — будь то солнце, будь то ненастье — храпел Дориг. Тот самый Дориг. Он выбирался на белый свет только поесть да во время стоянок. Тогда Дориг отправлялся в ближние юрты на поиски молочной архи или более крепкого напитка. После этого ему оставалось только суметь вползти в будку. Каким-то особым чутьем он угадывал, где ему будет пожива, а то, что из-за него мы надолго застревали в пути, ничуть его не беспокоило.

Снова быстрина. Бревна оголовка ныряют, зарываются во вспененные волны. Орудуя веслом и шестом, я с трудом выправляю плот, чтобы хвостовые звенья не разнесло вдребезги от ударов о камни. Только-только вывернешься из узкого прохода между почти не видными в бурунах камнями, как снова надо круто отворачивать, а впереди уже подстерегает другая опасность.

Во время одного из таких маневров из будки высунулась опухшая физиономия Дорига. Затем появился он весь. Лениво почесал волосатые ноги и уставился на меня красными от жары, похмелья и долгого сна глазами.