Избранное

Сам не знаю, почему я не стал защищаться, не дал сдачи после первого удара, не стал догонять Дорига, когда пришел в себя. Может, растерялся. Может, страх перед последствиями драки удержал меня. Во всяком случае, связываться с ним я не стал. Одно знаю твердо, что не струсил, хотя Дориг был, конечно, сильнее меня. Да нет, пожалуй, и не сильнее. Раньше, наверное, был он покрепче, но порастратил силенку, беспутная жизнь не могла не сказаться. Брал он не силой, а наглостью, уверенностью в безнаказанности. Схватись мы с ним, вряд ли бы я уступил. Но так или иначе, стерпел унижение.

Ярость охватила меня, когда Дориг уже скрылся. Теперь было поздно сводить счеты. Я отряхнулся, вытер снегом разгоряченное и саднившее лицо, добрел, шатаясь, до трактора. Снова гонял его с бревнами с горы и порожняком — вверх, на деляну, безжалостно казнил себя за позор, который сам навлек на себя. Какие только горькие мысли не лезли в голову! Я думал о том, какой ничтожной, неприметной пылинкой являюсь в этом мире, что жизнь моя не имеет никакой цели и смысла. Хотелось бросить все к черту — и трактор, и бревна… Уйти! Уйти, куда глаза глядят. Забраться в лесную чащобу и не видеть никого. Идти и идти, пока буду способен переставлять ноги. Кому я нужен с таким дурацким характером?

— Ржавое железо! — ни за что обругал трактор.

Работу все-таки не бросил. Но мысли, одна другой мрачнее, не покидали до самого конца дня.

На следующее утро стал размышлять по-иному. Трактор, безусловно, вещь нужная и полезная. А вот от меня — никакого проку. Трактор — сильная и умная машина, в каких-нибудь несколько дней перепашет огромное поле, которое и взглядом не окинешь, и на этой земле вырастет, заколосится золотой хлеб. Разве можно обойтись без хлеба? Конечно, нет! А без меня?.. Ну не станет меня? Что изменится? Да ничего. Так же будут бороздить степные просторы тракторы, и эти тяжелые смоляные бревна с лесосеки на баржу тоже будут таскать тракторы… Что я без этого «ржавого железа»? Нуль…

Тут, однако, мысли мой приняли иной поворот. Хорошо, а кто приводит в действие могучую силу трактора? Сам-то он ни пахать, ни бревна таскать не может. Я даже удивился, как это раньше не сообразил! Да не будь меня, трактор с места не стронется! Вот когда он действительно станет ржавым железом. Значит, и я на что-то гожусь! И не только трактору я нужен. Нужен моей седовласой матери…

Мне вдруг так захотелось увидеть ее, прижаться к груди. Я почти ощутил ее ласковые руки на своей голове. Как бы она обрадовалась мне!..

Совсем некстати пришла отрезвляющая мысль, что я несвободен, и темной тенью легла на душу. В чем-то Дориг, однако, прав. Сбился со своей жизненной дороги, и не просто вернуться на нее. Но я тут же вспомнил: чем быстрее я выйду отсюда, тем скорее повстречаюсь с матерью, снова стану как вольная птица…

Перебирая в памяти все, что приключилось со мною, я окончательно убедился, что причиной всех несчастий было мое дурацкое легкомыслие. Оно-то и привело меня в эту таежную глушь, соединило с чуждыми людьми, свело в одну компанию с такими проходимцами, как Дориг. Я строго судил себя. И все яснее становилось, как быть, что делать дальше. Только об одном были теперь думы: быстрее выйти на свободу.

Я воображал, садясь за рычаги трактора, будто не бревна волоку с лесосеки, а пашу плугом землю. Сколько же земли перепахал я так! Я и боронил свою пашню, и сеял в нее золотистые зерна пшеницы… Как замечательно было чувствовать себя снова на полях госхоза. Мне представлялось, что рядом — мои друзья-трактористы.

Дориг оставил меня в покое, и я вовсе не вспоминал о нем.

Наступало новое утро, и я спешил на свое «поле». С тех пор, как я придумал, будто снова работаю в госхозе, и сил прибавилось, и настроение стало совсем другим, и время летело незаметно, приближая день освобождения.

Той зимой в нашей жизни произошли кое-какие изменения.

Самым большим праздником для меня был приезд матери. Ей разрешили свидание со мной. Какая это была встреча! Не обошлось, конечно, без слез… Но мы оба радовались.

Потом освободили старика повара, отбывшего свой срок. Примерно дней через двадцать он пришел проведать нас и принес мне овчинные рукавицы. Они были очень теплые, но куда сильнее согрело внимание этого деда. Дориг, которому старик тоже сделал подарок — лисью шапку, даже спасибо не сказал. Еще и разворчался: «Что мне делать с твоей шапкой? Зачем она мне? Не мог пол-литра достать!» Однако шапку все-таки прибрал. На месте деда я бы ни за что этому подонку подарка не делал.

Старик улучил минуту, когда мы оказались вдвоем, и шепнул:

— Знаешь, куда меня взяли на работу? Сторожем в магазин! Понимаешь? Мне поверили! До самой смерти этого не забуду.

После, уже уходя, он сказал:

— Ты только Доригу ничего не говори. От него любую пакость можно ждать…

Я прекрасно понял его. Порадовался за деда и пожалел, что так поздно пришлось ему начинать жить заново.