Избранное

Ночь. Сэмджид и Раднаева уютно устроились на берегу Средней речки. Порывистый ветер гнал по небу остатки туч после пролившегося вечером теплого дождя, и их рваные лохмотья время от времени закрывали луну. Вода в речке то серебрилась мелкой рябью, когда луна выглядывала в просвет между тучами, то темнела, когда тучи смыкались. От костра под большим навесом кухни разливалось неяркое красноватое зарево. В палатке, где разместился красный уголок, слышалось нестройное пение — делегатки разучивали какую-то новую песню. Пели они неуверенно, часто повторяя слова и мелодию. Со стороны брода изредка доносился скрип колес и конский топот: кочевники и богомольцы на телегах и верхом перебирались на другой берег. Временами то здесь, то там темноту вспарывали лучи фар, пронзительно квакал сигнал автомобиля. В городе лаяли собаки, ржали, словно где-нибудь в далекой глубинке, кони, мычали коровы.

Раднаева сидела, внимательно вслушиваясь в звуки, потом сказала:

— Элдэв-Очир, по-видимому, очень хороший человек…

— Да, он очень хороший, — откликнулась Сэмджид и вздохнула.

— Ты чем-то обеспокоена, Сэмджид?

— Я хочу обратиться к дарге Элдэв-Очиру с просьбой, но никак не решусь.

— А что это за просьба и почему ты не можешь решиться?

— Видишь ли, мой младший брат попал в тюрьму. Избил заместителя председателя колхоза. А я не знаю, чем ему помочь.

— Тогда тебе обязательно надо обратиться к Элдэв-Очиру. Ведь ты служишь делу революции. Чего тут стесняться — возьми и попроси его разобраться. Хочешь, я ему скажу, если сама боишься? А что там случилось с братом-то?

И Сэмджид рассказала, как в двадцать девятом году, возвращаясь в столицу после конфискации имущества феодалов, встретила она в Ундэр-Хане младшего брата — Баатара, как попыталась разобраться в обстоятельствах его преступления и обратилась с этим к Аюуру и какое условие поставил тогда он.

— Я не продала себя этому человеку за освобождение брата. Разве могла я поступить иначе!

Раднаева обняла Сэмджид за плечи.

— И как это до сих пор не нашелся человек, который стал бы твоим мужем?

— Такой человек был, я любила его. Он погиб в двадцать четвертом.

— Сэмджуудэй, дорогая! У жизни жестокие законы. Мы с тобой родились в годы суровой борьбы, нашли свой путь в этой борьбе, вместе делаем великое дело. И мы не имеем права пасовать, отступать перед личными невзгодами и трудностями!

В просвет между тучами выглянула луна, и в ее свете четко обозначились стоявшие на берегу рядком юрты, выложенный камнями огромный круг — граница лагеря делегаток съезда, грузовики «Монголтранса», сгрудившиеся поодаль. А к югу, за рекой Толой, стлалась белая пелена тумана. Блеснули позолоченные маковки дворца богдо-гэгэна, кровли храма. Пение девушек в красном уголке стало немного стройнее, сквозь ночной туман песня разносилась над притихшим и засыпающим городом.

— Чудесные голоса у монгольских женщин, — нарушила молчание Раднаева. — И вообще мне нравятся монголки: уж если женщина бойкая — то бойкая, если красивая — то уж действительно красивая. А ведь большинство из них совсем недавно были подневольные батрачки, темные, неграмотные.

— Это точно. Всего за несколько лет многое у нас изменилось. Вот я в двадцать шестом году закончила партшколу и с агитбригадой двинулась не куда-нибудь — в Гоби. И так у меня порой сердце болело, когда я видела беспросветную женскую долю. А вот для наших делегаток все это вчерашний день, они и в Улан-Батор приехали не на чем-нибудь — на автомобиле.

— Да, если б не революция, какими бы были сейчас наши народы? Плутали бы в потемках, не зная дороги, как птицы, сбившиеся с пути в тумане. Какое ужасное, мрачное время-то было! В двадцатом году я по поручению комсомола ходила по тайге пешком, босая, вела революционную агитацию среди женщин — эвенок и якуток. Жили они в тайге, как дикие звери. Хозяйничали тогда в тайге шаманы, куда ни придешь — перед каждым чумом идолы вывешены. Ни один человек не осмеливался поднять глаза в присутствии шамана. Трудно приходилось. А было мне тогда всего двадцать лет. Ходила я по тайге и все боялась, думала: где и когда утопят меня или со скалы сбросят. Именно тогда революция вошла, как говорится, мне в плоть и кровь. Потом, когда я уже работала в Москве, в Коминтерне, как-то рассказала о тех днях Марии Ильиничне Ульяновой — сестре Ленина. Так она сказала тогда, что именно через тяжкие испытания люди выходят на большую дорогу жизни. И когда меня от Коминтерна командировали в Монголию, я без всяких колебаний приняла назначение.

Обе женщины безмолвно всматривались в лунные блики на воде.

— А твой муж не собирается сюда приехать? Ведь скучаешь, наверное, ждешь не дождешься? — спросила вдруг Сэмджид.