Избранное

«Вскоре здесь будет Кларк, — пишет Сечени и банкиру Дёрдю Сине, — и я заранее вижу, как он с розой в петлице ходит с одного званого обеда на другой, воображая, будто он у себя в Англии, где можно положиться на клиентов».

Кажется, теперь приготовления закончены и вроде бы все идет как надо. Уже на пути к Пешту находится Адам Кларк, третий создатель моста, о котором я пока что не рассказывал. И все же первая свая в дунайское русло вбита лишь 28 июля 1840 года, хотя и она не имеет отношения к самому мосту, а необходима для сооружения заградительной плотины на месте будущего строительства. А за этой первой сваей последуют еще многие тысячи… Не поведи я свой рассказ так издалека, мне следовало бы начать его отсюда.

Автор дневника и смысл дневниковых записей

Всеми неприятными, изнурительными хлопотами приходилось заниматься Сечени, и так будет вплоть до окончания строительства моста.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

В облике Сечени вас смущает его мелочность? Вы имеете в виду ту дневниковую запись, где он сокрушается по поводу выплаченных Кларку ста пятидесяти фунтов?

Вполне вас понимаю! Могу лишь добавить, что я в своей попытке оценить личность Сечени терзаюсь куда более сложными и противоречивыми чувствами. В моем представлении он — противник революции 1848 года. Однако мудрость, заключенная в исторической перспективе и не имеющая ничего общего с моей личной мудростью, в данном случае зрит глубже: все реформаторские устремления и деяния Сечени служили делу революции. Душою он спасовал и остановился перед революцией, но конкретные результаты его деятельности жили своей жизнью и способствовали прогрессу. Меня смущает другой нюанс: Сечени после его смерти не раз использовали в качестве своего знамени — и, как знать, не используют ли и сейчас — деятели такого рода, каких сам Сечени ни под каким видом не взял бы себе в соратники. «Хунгаристы» и апологеты венгерского шовинизма считают его своим козырем в борьбе против Кошута. И не только они, но и «консервативные либералы» всех мастей. Искушенные в софистике, они избирали и избирают Сечени своим патроном, как только дело доходит до восхваления габсбургской монархии, и пускают в ход следующий аргумент: мол, даже полицейский режим Габсбургов и тот был более прогрессивен по духу, нежели венгерские землевладельцы-крепостники, тяготеющие к сословной конституции и дворянской привилегии — освобождению от уплаты налогов. Дело обстояло не так, хотя факт, что в 1830-х годах в вопросах кредита, финансов, налогообложения и — что всего важнее для нас — пошлины за переправу по мосту Меттерних считался с последствиями капиталистического развития в большей степени, чем венгерское дворянство. Но Меттерниха вынуждали к тому запущенные финансовые дела монархии. Идея всеобщего обложения налогом пришлась бы венскому двору как нельзя кстати, поскольку оправдала бы необходимость большого штата солдат, полицейских и осведомителей. Ради своих реакционных целей Меттерних был склонен пойти даже на «реформы», поскольку цели у него были, а принципами он себя не обременял. Он не противился бы даже отмене сословной конституции, хотя и ужасно боялся этого шага. Потом я, возможно, расскажу вам об этом подробнее, а пока вернемся к разговору о Сечени.

Сто пятьдесят фунтов… Да, вы правы: тут Сечени, безусловно, проявил себя мелочным, особенно если учесть, сколь расточителен оказывался он в иных случаях — главным образом, в молодые годы.

Стоит только перелистать его дневник:

«…Я решил про себя, что мать должна ссудить мне (без ссудных процентов) 100 тысяч. Из них 20 тысяч форинтов я употреблю на то, чтобы сделать Цинкендорф более пригодным для жилья, 20 тысяч понадобятся на расходы и Вене и экипаж, 40 тысяч пойдут на приобретение драгоценностей, 10 — на подарки и 10 — на карманные траты».

В последующие годы он живет более экономно, однако по-прежнему с царской щедростью оделяет конюхов и тренеров, если те — англичане. Но уплатить сто пятьдесят фунтов инженеру — это совсем другое дело.