Избранное

Ближе других лепилась к вершине холма землянка Гаврилэ Томуцы. Дорога здесь была похожа на тропку, заросшую травой и чертополохом и тянувшуюся тоненькой ниточкой до самого леса Кэрпиниш. Потому и прозвали это место Подлесье, и известно оно было скудостью своей глинистой почвы, которая летом спекалась на солнце, словно в печи, высушивая траву, а осенью и весной, пропитанная водой, раскисала и засасывала плуг.

Ана и Мариука добрались до землянки Гаврилэ Томуцы уже в сумерках. Под чистым безлунным небом холмы казались мрачными хребтами. Далеко на западе еще виднелась бледная полоска, тянувшаяся над самыми высокими вершинами, а на востоке небо сливалось с землей в непроглядной темноте. Женщин пугала эта тьма, в которой они шли молча, крепко схватившись за руки. Когда они увидели сверкающий глазок освещенного лампой окна, они разом облегченно вздохнули и повеселели, беспричинно рассмеявшись. Но им еще пришлось натерпеться страху: в воротах на них с громким лаем набросилась страшная овчарка с белой всклокоченной шерстью. В пяти шагах от них она остановилась, продолжая гавкать. Дверь землянки отворилась, пропустив луч света, и показалась коротенькая тень, густым басом прикрикнувшая на собаку:

— Бундаш! Пошел вон! Черт тебя возьми! Проходите, только как бы он вас не укусил, дурень шелудивый.

Собака куда-то исчезла так же неожиданно, как и появилась. Женщины осторожно продвигались вперед, шагая, как по колючкам, еще не освободившись окончательно от страха.

— Добрый вечер, баде[5] Гаврилэ!

— Доброго вам здоровья! — ответил им хозяин.

При свете лампы они увидели, как удивленно, недоумевающе поднялись его брови: что это за поздний визит молодых женщин в дом, где живут два парня, которые уже начали ходить на танцы? Но голос его все еще звучал дружелюбно:

— Входите, входите.

Внутри, в узкой низенькой каморке с закопченными стенами, было мало вещей, но много живых существ. На двух старых расшатанных кроватях, стоящих по углам, из-под грубых шерстяных деревенских одеял выглядывали края толстых серых холщовых простыней и солома. Матрацев здесь не знали. Посередине комнаты стоял круглый массивный довольно грязный стол из бука, а вокруг него четыре-пять табуреток. Для сиденья мог служить и сундук, стоявший под окном. Сейчас его крышка была откинута, и видны были оба отделения — одно с кукурузной, другое с пшеничной мукой. Все это да еще печка с чугунной плитой были самыми ценными вещами в землянке Томуцы.

В доме царило радостное оживление: зарезали овцу, и теперь все семейство было поглощено приготовлением пищи. Распростертая на столе красная туша еще дымилась, наполняя комнату запахом свежего сала. Хозяйка дома, Лина, маленькая сухая женщина с постоянно озабоченным выражением темного морщинистого лица, отрезала большие куски, обваривала их крутым кипятком и аккуратно укладывала в котел, наполовину вмазанный в плиту. Мясо громко шипело, и в воздухе распространялся резкий запах чеснока и подгоревшего сала.

Запахи свежего мяса, чеснока, жареного сала разжигали нетерпение всех домочадцев и подгоняли их. Маленькая девочка толкла чеснок в деревянном блюде, старший сын, Никулае, которого и искали Ана и Мариука, усердно скреб овечью шкуру, растянув ее на палках, связанных в виде двойного креста. Вторая девочка, постарше, просеивала кукурузную муку через крупное сито, чтобы поменьше оставалось отрубей. Другой подросток, присев на корточки возле печки, топориком мелко раскалывал поленья и подбрасывал в огонь тонкие щепочки, чтобы сильнее разгорался. А самый маленький мальчик кричал изо всех сил, суча и ручками и ножками, в люльке, подвешенной к матице.

Появление женщин не помешало семейству заниматься своим делом.

— Добрый вечер! — поздоровались гости.

— Доброго вам здоровья! — ответила Лина и протянула им по очереди шершавую, с вздувшимися венами руку, поспешно обтерев ее о жесткий передник из мешковины. — Садитесь!

— Мы ненадолго. Нам бы с Никулае поговорить.

— С Никулае? А о чем? Нам можно узнать? — грубо и быстро спросил Гаврилэ Томуца.

Его можно было бы назвать маленьким, если бы не плечи, широкие и сильные, и выпуклая могучая грудь. Он упер в пояс свои огромные, с добрую кувалду, кулаки и из-под нахмуренных бровей устремил на женщин подозрительный, беспокойный взгляд.

Никулае не оставил своего кропотливого и ответственного занятия. Когда женщины вошли, он только поднял глаза и сейчас же опустил их вниз, к шкуре, которую осторожно растягивал, стараясь не порвать. Он весь залился краской, но не сделал ни одного движения, которое показало бы, что он слышал, о чем идет речь, и что он имеет свое мнение по этому вопросу.

— Да про нашу ячейку, — смущенно пробормотала Мариука, сбитая с толку неприязнью, прозвучавшей в голосе Томуцы, не понимая, что поздний визит двух молодых женщин — дело странное и неуместное в глазах отца двух подростков — одного восемнадцати, а другого шестнадцати лет, — и что только древний закон гостеприимства не позволил ему высказать то, что он думает.