Избранное

Викентие не понимал, куда клонит Иосиф Мурэшан. Его бесила легкость, с какой говорил этот злой и насмешливый человек. Будто вопрос об исключении его и не касается. А тогда зачем Мурэшан вообще суется, если ему бояться нечего? Викентие интересовали только Боблетек и Пэтру, члены его бригады: Боблетек в ней был с самого начала, а Пэтру уже год. Что до остальных — Флоари с сыном, ленивых сыновей Боблетека, его дочерей, чихал он на них и с удовольствием упек бы их куда подальше, если бы это помогло спасти двух членов его бригады. Однако речь-то шла обо всех сразу, о необходимости всем им объединиться против коммунистов, и поэтому Викентие и выжидал. Продавать собственную шкуру ради снохи Обрежэ ему вовсе не улыбалось. Они кулаки, пусть они и расплачиваются. Викентие понял, что тут ведутся какие-то свои счеты, о которых он и знать не знает, что люди эти связаны между собой давними отношениями, и пожалел, что поспешил высказаться.

— Значит, говоришь, нужно подождать? — услышал Викентие голос Боблетека.

— Не говорю, что подождать, а подумать…

— Как это подумать?

— А так! — И Мурэшан лукаво рассмеялся, радуясь, что никто его не понимает. — Я уже с одним говорил, — добавил он, — еще вчера вечером. И он удивился, что вы боитесь.

— Кто это сказал, что мы боимся? Откуда он знает? — закричал Боблетек, выходя из себя.

— Может, и не знает, просто так сказал…

— Свояк, ты меня не дразни, а то я тебе голову оторву.

— Коли оторвешь, тебе что, легче будет?

— Черт ты этакий! — Боблетек снова овладел собой, делая вид, что ему нечего бояться. От Мурэшана, если он не захочет сказать, ничего не добьешься, и Викентие сидит хмурый и молчаливый. Надежда на него, что окрылила Боблетека, заколебалась, будто лист на воде.

Снова все выпили, но и хмель не брал. Через некоторое время Эней, старший сын Боблетека, с детства привыкший считать себя умнее всех, сказал:

— Ну и велико дело, если нас исключат? Мне это хозяйство никогда не нравилось!

— Конечно, там ведь нужно работать, — засмеялся Мурэшан. — А тебе бы только с твоей Аникуцей миловаться.

Остальные тоже невесело рассмеялись, а Эней зло поглядел на Мурэшана, мысленно обругав его. Тот, казалось, понял это и добавил:

— В протоколе так и записано: «А сыновья, дочери и невестки Боблетека, ленивые и нерадивые, сознательно срывали работу». Вам понятно, что значит сознательно? — И он опять скрипуче засмеялся.

— Ничего не значит, — попытался защитить своих братьев слезливый Катул.

— Да не ругайтесь вы, люди добрые, — стал упрашивать старший Боблетек. — Лучше подумаем, что нам делать? — В голосе его звучали безнадежность и страх.

— Лучше подумаем, что вы будете делать, когда вас выгонят, — отозвался Мурэшан, даже не пытаясь скрыть удовольствия, что видит их всех перетрусившими.

— Дорогой кум, теперь не время для шуток.

Викентие только диву давался, как изменился Боблетек, странно ему было слышать этот умоляющий голос. «А что будет, если мне не удастся спасти Боблетека и Пэтру? — спрашивал он себя. — Это будет значить, что влияние мое стоит не больше свиного пузыря, который сушить повесили. Нет, — твердил он, — Я не допущу, чтобы мою бригаду развалили». Однако, пока он молчал и слушал, он понял, что дело обстоит не так просто, как ему показалось поначалу.

— Если будете дожидаться общего собрания, можете уже сейчас посыпать головы пеплом. Лучше потолкуйте с вашими родственниками. Глядишь, смилостивятся и простят, что вы эксплуатировали их, сжалятся и защитят вас… — серьезно сказал Мурэшан.

— Господи! Да ты, кум, говоришь прямо как коммунист… Как это мы эксплуатировали? Кого это?

— Брось-ка ты рядиться в овечью шкуру. Сколько мог, столько из них и выжимал. А теперь поклонись им. Свали всю вину на Септимиу, земля-то ему принадлежала. Скажи, что он и тебя эксплуатировал. Как это говорится: хоть брат и родной, да плати за постой. Да что там, не мне тебя учить, как людей дурачить.

— Нехорошо ты шутишь, кум…

Мурэшан не давал Боблетеку опомниться. Взглянув исподтишка на Викентие, он продолжал:

— Думаю, что и бригада встанет на твою защиту…

— Я тоже так думаю, — пробормотал Викентие Пынтя, но в голове его в этот миг зародилась спасительная мысль, правда еще неясная и неопределенная. Ее вызвало глупое восклицание Энея: «Ну и велико дело, если нас исключат!..» Чтобы обдумать все хорошенько, Викентие распрощался и быстро вышел на улицу, оставив перепуганных хозяев. Вслед за ним вышел и Мурэшан, окликнув Викентие, чтобы тот его подождал.

Иоаким Пэтру тяжко раздумывал над словами Мурэшана, потом избил Юлиану в кровь и, натянув тулуп и шапку, направился через сад, чтобы никто не увидел, к дому Викентие. Он сам не понимал, что он делает, толкал его темный инстинкт преследуемого животного.

Викентие не оказалось дома.