Избранное

Викентие молчал и мрачно смотрел на Аурела, который, не опуская лукавых глаз и не скрывая улыбки, продолжал:

— Мы тут подумали, Викентие, кое о чем, и кажется, хорошо сделали, что подумали. На селе разное говорят…

— Что говорят?

— Мы думаем, ты знаешь. Это ты нам должен сказать, ты ведь бригадир. И в ячейке ты состоишь, тебе все лучше известно…

— Что знаю, то скажу.

— Не так, Викентие. Сначала ответь: почему ты нас разделил? Позвал только бывших середняков, а других, вроде Макарие, не позвал.

— Макарие я говорил. Он не согласен.

— С чем он не согласен?

— С этим делом.

— С каким делом? С исключением Боблетеков и Пэтру? Флоари и Корнела? С этим он не согласен? Да ты над нами смеешься, Викентие, а это нехорошо.

Теперь ни Аурел Молдован, и никто из Молдованов, и никто из Колчериу не улыбались. Все недовольно смотрели на своего бригадира, а тот сидел хмурый, кипя от ярости. Но не в обычае Викентие было долго раздумывать.

— Знайте, я добра вам хочу, — раздраженно заговорил он. — Но вижу, что вы мне не верите. Дело ваше. У меня-то в коллективном хозяйстве место прочное, но не все так прочно сидят. Сегодня выгонят Боблетеков, а что завтра будет — неизвестно. Даже я этого не знаю. Мне ячейка поручила рассказать вам, посоветоваться.

— Скажи, Герасим, — обратился Аурел, — скажи, что мы про это думаем.

— Скажу, скажу…

Викентие был удивлен. Он понял, что люди эти все обговорили и ему будет трудно внушить им то, что он обдумывал целую ночь. Выжидая, он обернулся к Герасиму.

— Слово — золото, — начал тот, прокашлявшись и глядя на Викентие несколько вызывающе. — Семью Боблетека и Пэтру выгоняйте. Мы против этого не будем. Для нашего хозяйства они неподходящий народ. Работать не работают, только спекуляцией занимаются. Выгоняйте их. А вот Флоарю и Корнела не троньте. Флоарю и Корнела мы в обиду не дадим. Выгоните их — все выйдем из коллективного хозяйства!

Остальные дружно забубнили:

— Верно, верно…

— Так и будет…

— Правильно!

— Да, да…

Викентие, не ожидавший такого ответа, молчал. В комнате стало тихо. Кто-то закурил, и, словно по сигналу, все свернули цигарки. Комната в один миг наполнилась густым табачным дымом. Викентие не любил табачного дыма, но сейчас не обратил на него внимания.

Неожиданно Герасим продолжил свою речь, но теперь уже глядя не на Викентие, а на своих товарищей, будто ожидая от них помощи:

— И еще одно. На селе поговаривают…

— О чем? — спросил Викентие, думая о своем.

— Да говорят, что сейчас этих выгонят, а завтра-послезавтра другим очередь придет…

— Каким другим? — насторожился Викентие.

— Да таким, — «опоре», как ты говоришь…

— Не темни, Герасим.

— Ты состоишь в ячейке, тебе и знать, что там решают…

— И что?

— Был ли там разговор и про других, что их, значит, потом выгонят?..

— Нет. Не знаю, чтобы про других говорили. На собрании я не был, протокол читал. Там про других не записано. Откуда мне знать, что там обсуждали?

— Значит, не знаешь…

Люди задумчиво переглянулись и вновь задымили цигарками.

— А думаешь как? Может такое быть?

— Не знаю. Откуда мне знать? Ежели сочтут, что нужно исключить, чтобы хозяйство лучше шло, исключат… А я ничего не знаю.

Викентие смотрел на крестьян, будто говоря: «Дурьи вы головы, поймите, что я вам добра желаю!» Может, безусый Аурел Молдован, который закуривал уже третью цигарку, о чем-то и догадался.

— Тогда уж лучше сейчас выйти, — задумчиво проговорил он. — Если они не пожалеют Флоарю с Корнелом, кто знает, что дальше может случиться?

— И впрямь, кто знает…

— Уж лучше сейчас и всем разом…

— Правильно, чего уж лучше…

Люди помрачнели.

— А что будет дальше, когда выйдете? — спросил Викентие.

— Хозяйством заниматься.

— Думаете, получится? Политика-то за коллективное хозяйство, а не вспять.

— Силком нас никто не заставит. Закон не позволит.

— Это правда. Закон есть. Только знаете, как иногда случается? Делается все так, как закон не велит.

— Что ж! И так случается…

Все сидели как в воду опущенные. Это были крестьяне, и они не привыкли думать самостоятельно. Они пользовались понятиями, которые унаследовали от родителей; когда же появлялась новая идея, которая раньше не приходила им в голову, они чувствовали необходимость собраться вместе и вместе искать ответ на новый вопрос. И вот неожиданно их ответ, который они с трудом составили после ночного бдения, породил другой вопрос, и он поставил их в тупик. Викентие, хорошо знавший этих людей, быстро сообразил все это и обрадовался, почувствовав себя снова хозяином положения.

Герасим Молдован решился открыть рот.

— Я вот об чем думал… Им я говорил и тебе скажу… Пойти бы, значит, нам к Тоадеру и попросить Флоарю вычеркнуть и Корнела.

— Почему же это Тоадера? — удивился Викентие.

— А потому, что он секретарь.

— А что он может сделать?

— Все.

— Ничего он не может. У коммунистов все решает партийная организация. А я не думаю, что он и захочет.

— Захочет. Он человек добрый, честный, — поймет. К тому же, когда молодым был, ухаживал за Флоарей. И женился бы, не выйди она замуж.