Избранное

Флоаря с Корнелом занимали просторный кирпичный дом, построенный лет двадцать пять назад Теофилом Обрежэ для своего сына Вирджила. В доме было три комнаты, которые шли одна за другой, словно купе в вагоне. Пол в открытой галерее был настелен из досок, а под ним открывался ход в подпол. На широком дворе располагался коровник, переходивший в высокий сарай, а потом в сеновал. В коровнике теперь стояла одна-единственная корова, на сеновале было немного сена, а сарай вовсе пустовал. Запустевшим выглядел и двор, заваленный снегом, который никто не расчищал. Несколько кур ютилось под крыльцом. За высоким забором до самого подножия холма тянулся огромный сад, засаженный старыми яблонями и грушами, раскидистыми сливами и высоченными ореховыми деревьями, которые видны были издалека. Большая часть сада три года назад перешла к коллективному хозяйству, однако и оставшиеся во владении Флоари полгектара могли бы приносить порядочный доход. Но за деревьями никто не ухаживал, не подрезал их, и они стояли, изъеденные гусеницами, а на пышных ореховых деревьях поселились целые тучи воронья, чье карканье нагоняло тоску.

Дом и двор, обнесенный стеной, составляли совсем отдельное хозяйство. Сюда-то после смерти Вирджила и переселил Обрежэ Флоарю и Корнела, дав им четырех волов и двух дойных коров. Он нанял им двух работников и женщину, чтобы помогала по дому. Комнаты обставил сам Теофил по своему вкусу, заплатив кучу денег за массивные дубовые шкафы, тяжеловесные столы на резных ножках в виде львиных лап, вместительные сундуки с бронзовыми петлями и замками, широкие кровати с высокими спинками и неудобные стулья, сев на которые человек чувствовал, что цепенеет. Полы были застланы толстыми мягкими коврами темных тонов, окна закрывали плюшевые гардины. По стенам было развешано множество икон в позолоченных окладах и три картины, купленные на ярмарке. На одной была нарисована косоглазая пастушка, которая благоговейно слушала, как играет на дудочке лежащий в тени дерева пастушок с удивительно короткими, по сравнению с его квадратным туловищем, ногами. Вторая изображала опушку леса, куда вышла испуганная лань фиолетового цвета, на прямых, как веретена, ногах; а третья — мутное зеркало озера, покрытое кувшинками, луну, насаженную на камышинку, и лодку, в которой виднелись затылки влюбленной пары. Все в этой комнате, как было двадцать лет назад поставлено Теофилом, так и стояло до сих пор. Флоаря не обрадовалась, получив во владение этот дом, и мало о нем заботилась. Пока была служанка, в доме были чистота и порядок, а за последние пять-шесть лет, когда Флоаря хозяйствовала одна, все покрылось пылью, и мебель приобрела печальный заброшенный вид. Какая-то жизнь чувствовалась только в третьей комнате, где жила Флоаря. Сюда она собрала все свои иконы, поставила вдоль стен друг против друга две кровати, для себя и для Корнела. В старинном буфете, который искусный мастер покрыл резными украшениями, за стеклянными дверцами хранилась тонкая посуда, а в бесчисленных ящиках и ящичках куча разных женских безделушек, некогда любимых, теперь забытых. Была в комнате и кирпичная печка с плитой. На ней вечно громоздились горшки и чугуны, вид которых недвусмысленно говорил о полном равнодушии к ним хозяйки. Между иконами и тарелками, развешанными по стенам, разместились десятки фотографий Корнела в разных возрастах. На всех портретах он выглядел красавчиком, был хорошо одет и смотрел дерзко и вызывающе. На стене между окнами висело зеркало, в которое никто, кроме Корнела, не смотрелся.

В этой комнате среди давно не беленных стен и коротала свою печальную, бессмысленную жизнь Флоаря, чьей единственной заботой и отрадой за последние двадцать лет был ее сын, выросший статным, красивым парнем. Флоаря и сама еще оставалась красивой женщиной, хотя печаль и усталость изменили выражение ее нежного лица, которое, бывало, заставляло молодых мужчин остановиться и повернуть голову ей вслед, когда она павой плыла мимо. Ее сияющие глаза, которые свели с ума стольких парней, теперь померкли и разучились смеяться. И одевалась она не так, как в молодости, — в простые темные платья. И сама она, некогда гибкая, с плавными быстрыми движениями, задорная и вместе с тем застенчивая, стала грузной, вялой женщиной, которая устала жить и покорилась судьбе. В молодости у нее был красивый голос и она любила петь, теперь же и разговаривала с одним только Корнелом. Голос у нее огрубел, и редко слышались в нем нотки, напоминавшие давние времена, когда Флоаря стонала от любовной страсти.