Избранное

В первый раз он увидел ее в клубе в Кэрпинише, куда однажды пришел с парнями и девушками из Нимы. Ей полюбилось его красивое лицо, медвежья сила, спокойные движения, скупые, обдуманные слова. Узнав, что он батрачит у Кривого Нэдлага без договора, Ана возмутилась и пошла в совет, а затем в профсоюз. Нэдлаг, фыркая, словно рассвирепевший бык, сверкая единственным глазом, налившимся от ненависти кровью, вынул из своего широкого кожаного пояса деньги и заплатил парню полностью за пять лет и то, что не доплатил еще за пятнадцать. Ничего другого ему не оставалось. После этого Петря нанялся в государственное хозяйство в Кэрпинише, где работала сезонницей и Ана. Там они и сошлись, а потом переехали в Ниму, в свой домик.

И вот, на тебе… назначили заведующей!

От горшков и кастрюль, стоявших на плите, поднимался ароматный пар. Ана с застывшим от напряжения лицом мешала, помешивала, пробовала из одного, из другого.

— Ана, ты… — неожиданно для него самого вырвалось у Петри, и он сразу осекся.

Ана не ответила. На мгновенье она замерла, но тут же снова принялась за работу. Петря остро, как человек, ожидающий приближения опасности, почувствовал, что жена его вся как-то подобралась, что ее спокойствие подобно затишью после слез, когда лицо улыбается, а губы еще дрожат и в груди таятся приглушенные, горькие, едва сдерживаемые рыдания. И он не посмел высказать свои мысли, а сидел, хмурый, обуреваемый сомнениями, боясь обрушить на себя ту непонятную опасность, что нависла над ним. Он только смотрел на жену, следя за шуршащими складками ее юбки, и взгляд его все больше мрачнел.

Ему вдруг очень захотелось, чтобы она запела, как обычно певала за работой. Тогда бы у него дело пошло на лад. Но теперь она не поет. Почему?

— Помоги мне замешать мамалыгу, — вдруг сказала Ана, беря его за руку.

— Сейчас! — пробормотал захваченный врасплох Петря и встал, не отнимая руки.

Он обрадовался как ребенок, что он так же, как и всегда, будет держать горячий котел, а она, присев рядом с ним на корточки, — мешать мамалыгу.

Ана много думала, прежде чем решилась произнести эту привычную, ежедневно повторяющуюся просьбу, и, затаив дыхание, ждала, что он откажется. Она еще там, в школе, почувствовала, что он сердится, но тогда ей было не до того. С необъяснимой женской способностью читать, как по книге, в душе и сердце любимого, она угадывала и причину, но не успела себе уяснить ее и осмыслить. События развертывались с такой головокружительной быстротой, что Ана растерялась. Даже теперь, когда она успокоилась, она не знала, как ей надо держаться, чтобы все снова вошло в свою колею.

Мешая мамалыгу, она раздумывала о том, что произошло. Она чувствовала, что Петря ждет от нее успокаивающих слов, и сама горячо, но безуспешно желала их найти. Ей казалось, что она вертит в руках перепутанный клубок, ухватив только самый короткий кончик нити. Она поднялась, вытирая со лба мелкие капли пота, и улыбнулась, тяжело переводя дух:

— Все!

Они сели за стол и молча поели. Время от времени в неверном свете, лившемся из двух окошек, взгляды их встречались и тут же расходились. Потом, усевшись на стулья, они, как и всегда в свободную минуту, стали плести корзины. Им казалось, что мир вновь вернулся и прочно водворился в их доме, что натянутость исчезла. «Прошло», — говорила про себя Ана. «Больше не придет», — думал Петря.

Скоро стемнело, и они оставили работу. Вышли во двор, чтобы загнать кур и телушку, задать корму свинье и приготовить все на завтра, когда Петре нужно будет идти в госхоз в Кэрпиниш грузить картошку.

Небо очистилось, но ветер все еще дул, донося с гор свежий запах снега.

— Как бы не ударил мороз!

— Не думаю. Ведь еще только октябрь. Здесь так рано заморозков не бывает.

— Хорошо бы.

Они вернулись в дом, захватив хворост и кукурузные кочерыжки для печки. Уже совсем стемнело, и в комнате ничего нельзя было различить. Столкнувшись в темноте, они обнялись и засмеялись.

— Давай зажжем лампу, — сказала она.

— Давай, — согласился он.

На сердце у него было спокойно.

* * *

При свете лампы Ана развернула газету, которую раз в неделю приносила почта. Тихим голосом, не торопясь, она читала все сообщения и статьи, а он слушал.

Прежде он ни за что не хотел даже выписать газету.

— Зачем она тебе? — хмуро спросил он.

Читать Петря не умел и считал постыдным и унизительным, когда жена знает больше мужа.

Ану удивил этот вопрос. Она рассердилась. А Петря сказал про себя: «Пусть посердится! Пройдет!»

Но не прошло. Через несколько дней она напомнила ему. Петря снова нахмурился.

Ана посмотрела на него долгим взглядом, потом улыбнулась, прищурив глаза. Он не любил, когда она так улыбалась: ему чудились насмешка, недоброжелательство.

— Для того чтобы читать ее, набираться ума-разума, — мягко объяснила она.

«Так тебе и надо, пустая башка!» — обругал он сам себя, но в глубине сердца ощутил острую боль.

— У тебя и так ума хватает! — пробормотал он.