Избранное

Несколько мгновений все молчали. Макавей радовался, что его слушают и что говорит он такие вещи, какие не всякому в голову придут. Но он не хотел, чтобы его радость и гордость были замечены. Пригладив усы, он украдкой окинул всех взглядом. Голубые выцветшие глаза его поблескивали из-под густых черных бровей. Видя, что все молчат, задумавшись над его словами, он счел себя вправе добавить и еще кое-что.

— Вот я, например, до недавнего времени думал, что земля — она вроде блина. И все так думали. И вы тоже. А некоторые и посейчас так думают.

— А какой же ей быть? — пробормотала испуганно Мария.

— А такой! Не вроде блина! А вроде арбуза.

— Господи помилуй, чего только тебе в голову не взбредет? Белены ты, что ли, объелся, человече! — в отчаянии воскликнула Мария и мелко-мелко закрестилась.

Ион и Мариука Хурдубец лукаво переглянулись. Когда-то и они поспорили: круглая земля или нет? Потом поцеловались и решили: пусть ее будет какая есть.

Макавей, подхлестнутый словами жены, сурово и упрямо продолжал:

— Она круглая и вертится. Так говорит наука. А наука — в книгах. А книги — в клубе. Теперь только дураки еще думают, что земля словно блин.

Петря глубже залез в свой угол, вспомнив, что и он так думал, что он глуп, как все глупцы, а Ана — она умная. Уж лучше бы он оглох и не слышал, о чем тут толкуют.

— Книги, — продолжал Саву Макавей, — это самое замечательное и удивительное из того, что делают люди. В них вложили душу самые большие мудрецы. Читаешь ты их, и у тебя самого душа становится красивее и мудрее. Я слышал, как читали книжки в Кэрпинише и Брецке. Есть книги, которые так хватают тебя за сердце, что слезы навертываются. Слушал я книжку, в которой рассказывалось, как послали одного парня на войну, как били его старшина и офицеры и как он убежал к русским. Говорилось там и про мироеда, как издевался он над крестьянами. Захотелось и мне прощупать Нэдлага, взять его за шиворот…

— С тебя, дурного мужика, как раз и станется!

— А вот и станется! — вспылил он, задетый дерзкими словами Марии, и, рассерженный, замолчал, соображая, на чем это его прервали и откуда вести речь дальше.

В этот момент из своего угла хмуро, не глядя на людей, заговорил Петря, словно рассуждая сам с собой:

— Так-то оно так, да устроить у нас клуб трудно.

— Почему трудно? Ни чуточки не трудно, — вспыхнула и завертелась на своем стуле Мариука, готовая начать перепалку. — Другие устроили, устроим и мы. В каждом селе есть клуб. В Брецке что ни воскресенье, то вечер…

— Брецк — село большое… А у нас всего тридцать дворов…

— Ну и что ж, что большое? Такие же люди, такие же крестьяне и там. Коли они смогли, сможем и мы. Сироты мы, что ли, убогие?.. Разве ты не слышал, что сказал Ион Чикулуй? Нам помогут. И Иоан Поп, и инструктор. Что они говорили?

— Как бы эта помощь по дороге не померла…

Гости с удивлением смотрели на Петрю, ничего не понимая. У Аны вся кровь бросилась в лицо, а Макавей решил воспользоваться случаем и снова заговорил:

— Известно, что легких дел нету. Но раз в других местах сделали, значит, и мы не отстанем. И если Ион Чикулуй сказал — поможем, значит, так и будет. Я только об одном спрашиваю: кому это дело под силу?

— Нам! Утемистам[3], — снова подскочила Мариука.

Ана подтвердила:

— Да. Нам — утемистам.

— Ну что вы болтаете? — Мария Макавей от души рассмеялась. — Как могут сделать такое ребятишки, у которых на уме одни забавы?

— А вот и не ребятишки. Мы — утемисты! — напустилась на нее рассерженная Мариука. Эти слова задели ее больше, чем любые другие. Она, организатор ячейки утемистов, никогда так ясно, как теперь, не отдавала себе отчета, насколько слаба их организация. — Ты же слышала, в газетах пишут, что́ утемисты в Бумбешть-Ливезень сделали? Железную дорогу и мост через пропасть! А мы что же? Хора не сможем собрать? Ну уж извините!

Макавей окончательно рассердился на свою жену. И дернуло же ее ляпнуть этакое! Ему было неприятно, что она думает не так, как он: жена — одно тело и душа с мужем и не должна ему перечить, а если перечит, то выходит вздор. Теперь ему как мужчине с головой нужно исправлять положение.

— Утемисты не то, что мы были в молодости. Я об утемистах плохого еще не слышал. А раз они молоды, почему же им не подумать и о забавах? Пусть в клубе и танцы будут. Одно только ясно: молодежь сама по себе ничего не сможет сделать. Нужно, чтобы была там и голова в сединах.

Теперь Макавей был доволен. Обведя всех глазами, он понял, что с ним согласны и отгадали, кто подразумевается под «головой в сединах». Он улыбнулся с наивным лукавством и, пряча самодовольство, начал шарить на дне кисета с табаком, чтобы набить трубку.

— Значит, и старики придут к нам и помогут, — заговорила Ана голосом, дрожащим от волнения, которое она не могла сдержать. — Мы и не думали что-нибудь без них делать. Клуб ведь не только для молодых. Для всей деревни он делается. Он всем нам нужен.

Время шло. Женщины говорили о своем, мужчины — о своем. Только Петря сидел, не говоря ни слова, а когда Хурдубец нерешительно спросил его: