Избранное

— Клуб — дело хорошее, — с важностью высказал свое мнение Саву Макавей, — пьесы, песни, танцы. В Кэрпинише есть и радио. И кино не раз привозили. И к нам привезут, и мы посмотрим. У нас тоже будет радио. Ученые люди говорят в Бухаресте, а ты их здесь слушаешь. Замечательная штука! Эхма, сколько интересных вещей есть на белом свете, а мы и не знаем.

— Много узнаешь в этой развалюхе на холме… — мрачно возразил из своего угла Петря.

— А вот увидишь, — твердо сказал слегка задетый Макавей, и по суровому, испытующему взгляду, который он бросил на Петрю, можно было понять, что он обижен и недоумевает, как это его слова могут подвергаться сомнению… И, растягивая губы в улыбку, добавил: — Правда, кое-кого придется уничтожить!

— Уничтожим, — тихо произнесла Ана, с трудом собирая мысли, разбежавшиеся, как волны в пруду, когда в него бросят камень. Таким камнем были слова Петри. — Постараемся сделать доброе дело.

Она обратила к Петре взгляд своих голубых опечаленных глаз, будто спрашивая его: «Что это, Петря? Ты не хочешь, чтобы мы постарались ради доброго дела?» И Петря понял этот молчаливый вопрос. Он нахмурился, губы его дрогнули, он не промолвил ни слова, но Ана поняла, что он отвечает: «Нет, нет, и еще раз нет».

— Нас, молодежи, много, — затараторила Мариука, — если мы соберемся вместе, такой клуб устроим, что о нем слава пойдет. Как в других местах, так и мы сделаем.

— Правильно, правильно! — прервал ее Макавей, давая понять, что ему неприятно, когда перебивают его речь. — Молодежь молодежью, что и говорить, и если она руки приложит, может выйти хорошее дело, только надо слушать и стариков. — Он выжидающе замолчал, уверенный, что старости и опыту надлежит оказывать уважение и никто из молодежи не осмелится не посчитаться с ею словами. И довольный тем, что не ошибся, заговорил снова: — В клубе много чему научишься. Почище чем в церкви. В церкви меня учили покоряться судьбе — хорошей ли, плохой ли, какая есть, — любить и прощать врага. Что-что, а уж это нам вдолбили.

— А разве это плохо? — резко спросила Мария, боясь, что муж такое выпалит, отчего у слушателей глаза на лоб полезут.

— Плохого вроде до сих пор не было. Только, видишь ли, мир-то меняется, переделывается, обновляется. На одной доброте далеко не уедешь. Врагов прощать!.. Хватит, прощал я! А есть еще такие, что и сейчас прощают, когда время прощения давно прошло.

Макавей неожиданно рассвирепел. Он забыл, что находится среди друзей. Его слегка выпученные глаза метали по сторонам грозные взгляды, он размахивал кулаками и, к удивлению остальных, не говорил, а кричал высоким, визгливым голосом:

— Не хочу прощать! Не хочу подчиняться судьбе! Не хочу учиться, как нужно умирать! Хочу научиться, как прожить в этом мире оставшиеся мне годы!

И так же неожиданно Макавей успокоился. Выцветшие глаза его смягчились и, по мере того как он говорил, становились все ласковей.

— Жизнь наша была горькой и темной. Радостей и в помине не было. Вы меньше горя хлебнули, но все же и вам досталось… а мне больше вашего. Я и сам знаю, и старики рассказывали, что по этим нашим холмам все жили бедные да глупые люди. Ведь с самого сотворения мира глупость, невежество и нищета были родными сестрами. А если кому-нибудь удавалось выбиться из нужды, то становился он хуже собаки. Нэдлаг и весь его род были когда-то бедняками. Потом захватили они землю, захватили деньги и стали собаками, а не людьми. Теперь время нищеты минуло, минуло и время глупости: как пришли они вместе, так вместе и уйдут. Послали мы графа ко всем чертям, пошлем и Нэдлага с Крецу и глупость нашу. Поэтому и клуб открываем. Засадим лесами Нирбу, а в Дупэтэу вырастим тонкорунных овец… Организуем коллективное хозяйство и станем зажиточными и грамотными людьми. Вот зачем нужен клуб…

— Да разве в клубе это делается?.. — удивился Ион, считая, что старику просто нравится давать советы и казаться умнее всех. Ион Хурдубец не верил, что клуб поможет в таких делах, как лесонасаждение и коллективное хозяйство. Подумать только! Однако, увидев, что старик ерошит усы и пучит глаза, умолк и уставился в землю.

— Я вам объясню! — решительно заговорил Макавей. — Вы думаете, что клуб — это одни гулянки, что ли?..

Ана задумчиво слушала. Она еще толком не понимала, куда клонит Макавей. Ей казалось, что больно легко у него вылетают слова. И, охваченная страхом, как и несколько часов назад, подумала: «Где много болтовни, толку никакого и дело не спорится». Но, когда он заговорил про гулянки, она вздрогнула и будто нехотя сказала вполголоса:

— Не только гулянки. В клубе и работа и учеба.

— Правильно! Хорошо сказала. И работа и учеба. Клуб — это культурная революция. Там избавишься от глупости и обретешь культуру. Культура — это все равно что колесо у телеги. Телега — социализм, а культура — колесо у этой телеги. Если колесо сломается или слетит, хромая телега еле тащится, спотыкается или вовсе стоит на месте.