Избранное

Инструктор сразу понял, что ответа на вопрос не последует. Он и не настаивал и терпеливо выслушал обстоятельные объяснения Макавея:

— Собираются люди, читают, сказки рассказывают, загадки там, шутки, молодежь попляшет — и по домам.

— Не знаем мы толком, что надо, как надо, — начала Ана, и в ее напряженном голосе послышались и детская обида, и досада взрослого человека. — Никто не приехал показать, что да как. И вы — сунули мне в руки книгу для записи — и делай как знаешь. Ни спросить кого, ни посоветоваться, — а тут еще письмо прислали, что нужен детальный отчет, а…

— Ну, ну…

— …где я его возьму?

Ана вдруг почувствовала себя несправедливо обиженной, и в сердце ее закипело возмущение. Она была так рассержена, что почти кричала:

— Хорошо вам говорить — сделай, а потом спрашивать, почему не сделано. Хорошо ездить на автомобиле и раскланиваться, а потом морщить нос: «Ну, а вы что сделали?» А вы потолкуйте с людьми да послушайте: «А чего я в клубе не видел?» Ты их зовешь, а они тебе говорят: «А что мне там делать?»

— Товарищ Нуку, зачем же вы сердитесь? Ведь ничего еще не случилось. Я приехал не ругать вас. Приехал помочь. Не могу сказать, что вы много сделали. Но, положа руку на сердце, скажу — кое-чего вы достигли.

Глядя на Ану, инструктор думал, что этот заведующий клубом с белокурыми волосами, длинными ресницами и худощавым, симпатичным лицом — самый надежный из всех заведующих, каких довелось ему повстречать в своих поездках за последние недели. Ему трудно было бы объяснить, почему он так думает. Может быть, он угадал большую любовь к клубу в той страстности, с какой она защищалась, а может, потому, что ее голубые глаза смотрели так по-детски открыто.

— Я видел, как люди слушали ваше чтение. Это значит, что они будут слушать вас и тогда, когда вы от них потребуете вещей посложнее.

Ана смотрела на него немного испуганно и растерянно пожимала плечами.

— Теперь посмотрим, что нужно сделать в первую очередь, потому что всего сразу сделать нельзя. Так?

— Так.

— Ну вот, составим этот страшный план работы. — Инструктор засмеялся. От этого смеха разгладились морщины на лице Макавея, исчезла натянутость Аны. Они тоже улыбнулись и поглядели на белые странички лежавшей на столе записной книжки инструктора.

Сверху он написал крупными печатными буквами:

ПЛАН РАБОТЫ НА ДЕКАБРЬ 1949 ГОДА

Потом, прикинув приблизительно, сколько людей они могут собрать, решили, что с 15 декабря начнет репетиции танцевальный коллектив, а к 30 декабря хор должен разучить гимн республики и еще одну песню. Кроме того, решили организовать на другом конце села второй читательский кружок. После этого Саву Макавей и Мария ушли. Инструктор еще остался, чтобы объяснить Ане, как составляется недельный план, как нужно проводить репетиции, какие читать книги. Петря, проводив Макавея, бегом вернулся домой и забился в угол возле двери, усевшись на трехногий табурет. Оттуда он смотрел, как Ана и инструктор советуются, поглощенные своим делом, склонившись над записями. Щеки Аны все больше розовели по мере того, как ее давнишние мечты становились близкими, ощутимыми, с губ инструктора не сходила улыбка. Все это казалось Петре беззаконием. Наконец инструктор поднялся из-за стола и, надев плащ, собрался уходить.

— Хорошо, что вы привлекли утемистов, хорошо, что вам помогает товарищ Макавей. И обязательно сколотите актив. Ну, желаю успеха в работе.

Выходя, он пожал, по-мужски тряхнув, руку Петри, мысленно поздравив его с такой женой.

Вернувшись, Ана увидела, что Петря сидит за столом, уперев неподвижный взгляд в бумаги. Она даже вздрогнула от радости, подумав, что эти бумаги вызвали у Петри интерес.

— Замечательные планы, Петря. Ты слышал?

— Может быть.

— Тебе не нравится?

— А разве нужно, чтобы мне нравилось?

Голос Петри был полон мрачной, безграничной тоски, словно он хоронил невесту. Он уперся глазами в пол. Уголки его красивых губ горько поникли, подбородок вздрагивал, пальцы тряслись, хватая пустоту.

Ана подошла, прижалась к нему и подняла его голову. Поцеловала большие черные глаза, полные невысказанной печали, потом рот, щеки, потом опять глаза, которые ей были дороже всего на свете.

— Петря, дорогой, не расстраивайся.

— Будто есть кому дело, расстраиваюсь я или нет.

— Ты говоришь, словно я тебе чужая. Никак не пойму, что с тобой творится. Слова не скажешь, все вздыхаешь и так зло смотришь на меня.

— А что мне говорить? Кто меня спрашивает? Вы вот говорили целый вечер, будто одни и были. А мне хоть бы кто слово сказал. Твой господин…

— Ведь ты же знаешь, что он приехал из-за клуба…

— Правильно. Ты заведующая, а я — пустое место.

Больше он не произнес ни слова. Но ночью, просыпаясь, Ана слышала, как он тяжело вздыхает и стонет.

Все это произошло в пятницу.