Избранное

Меки улыбнулся, вспомнив сказку о старухе, у которой был петух-озорник. Пел он голосисто и звонко, на всю деревню, но — всегда невпопад, а старуха — то вскочит ни свет ни заря, то проспит и потом не успеет управиться со своими делами. Не выдержала бабка петушиных проказ — зарезала своего петуха, чтоб не ломал порядка. «И наших тоже надо под нож! Всех до единого!» Он вдруг представил себе, что в Земоцихе не осталось ни одного петуха — и ему сразу стало не по себе: нет, это не годится, пусть живут и поют на здоровье! Услышишь во тьме веселый, торжественный, задиристый петушиный вскрик — голос незамирающей жизни среди глухого молчания ночи — и вроде ты уже не одинок, а вокруг тебя уже нет пустого, пугающего безмолвия. «Нет, я того петуха не зарезал бы — с таким озорником даже весело жить».

Меки перевернулся, лег ничком, глубже зарылся в мягкое, остро пахнущее летним солнечным лугом сено. «Спать, спать…»

Зашумел крупный тяжелый дождь. Но Меки уже не слышал его…

Невеселый — хмурый и заплаканный — занялся день. Утро сейчас или вечер — не разобрать: вокруг серо и сумрачно, над холмами нависли тяжелые, как налитые свинцом, облака. Лишь осыпанные алым цветом гранатовые деревья пламенеют в роще на зеленом склоне и радуют глаз… Много красивых мест в Земоцихе! С вершины Катисцверы далеко по обоим берегам реки долина видна как на ладони, вся простроченная живыми изгородями, расцвеченная яркой, сочной зеленью кукурузных полей, с разбросанными там и сям тенистыми ореховыми деревьями. Поблескивают затопленные луга с зарослями карликовой ольхи и густыми, вечно шуршащими камышами. Вдали, где темнеет зубчатая стена Лехемурского леса, река с шумом вырывается из ущелья и потом без конца петляет по долине, словно не решаясь покинуть этот прекрасный, живописный край. Неподалеку от леса, на холме развалины крепости царицы Тамар, заросшие мхом, доверху увитые кудрявым плющом. Каждый вечер, как только стемнеет, в развалинах кричит сова. Отец Талико Барнаба Саганелидзе не раз кружил здесь с ружьем, но ему так и не удалось выследить и убить зловещую ночную птицу. Особенно красива крепость Тамар в лунные ночи. Долина тонет в тени окрестных холмов, и кажется, что высокие белые стены старой крепости, облитые лунным светом, как в сказке, висят между небом и землей. Но Меки больше всего любил Гранатовую рощу. Дети в одних рубашонках кружились тут вокруг деревьев, рвали цветы, перекликались звонкими голосами. Эти веселые голоса, эти яркие цветы наполняли сердце Меки радостью, ему хотелось бегать и веселиться вместе с ребятишками…

В духан Меки вернулся на рассвете. Почистил котлы, принес на кухню две большие корзины кукурузных кочерыжек для растопки и собирался уже подмести пол, когда с улицы послышались ребячьи голоса. Он бросил веник и выбежал под навес, где обычно кололи дрова. Мимо духана прошли школьники из Гранатовой рощи, за ними — ребята с Белого берега, наконец появились парни из Заречья. Но тот, кого Меки ждал, пока не показывался. Школьный звонок возвестил начало уроков. Меки с досадой окинул взглядом грязную, слякотную после ночного дождя дорогу — и вдруг сорвался с места.

По улице неторопливо шел вчерашний победитель — лихо сдвинув набекрень отцовскую коричневую папаху и постреливая из рогатки в птиц, порхавших над изгородями. А стрелял он из рогатки метче, чем иной из охотничьего ружья, — однажды мальчишка даже коршуна подбил в полете, — и, наверное, потому и не расставался с ней, хотя сельский брадобрей уже не однажды зазывал его в свой «салон». Увидев Меки, Хажомия сощурил маленькие злые глазки:

— Ну, как — здорово тебе вчера досталось?

Меки загородил ему дорогу:

— Постой, мне поговорить с тобой надо… Я тебя давно жду.

— Ну? Чего ты хочешь?

— Знаешь что…

Меки запнулся, смущенно огляделся по сторонам. Рядом, под навесом кузницы, валялась тяжелая ржавая наковальня.

— Поднимешь? — кивнув на нее, спросил Меки.

— Эту штуку кузнец вытаскивал во двор — и то чуть не надорвался! Что я — сам себе враг?

— Ну так гляди! — Меки нагнулся, ухватил трехпудовую наковальню и оторвал ее от земли. — Видишь? — Все тело его напряглось, к лицу прилила кровь. До груди он поднял наковальню быстро и, казалось, очень легко, но дальше стало трудней. Меки зашатался, руки у него задрожали. Но он все-таки сумел поднять наковальню над головой и лишь после этого выпустил ее, отскочив в сторону. Наковальня так грохнулась оземь, что затряслись стены кузницы.

Хажомия ухмыльнулся:

— Ишак посильней тебя! Не в силе, дорогой мой, дело!

— Ну, а это, по-твоему, дело? — в упор спросил Меки, расстегнув рубаху и показав ему укушенное плечо. Уголком глаза взглянув на потемневший след своих зубов, Хажомия как ни в чем не бывало вытащил из кармана камешек и, отвернувшись, прицелился из рогатки в удода, севшего у края дороги.

— Ты не увиливай! — закричал Меки. — Давай сейчас поборемся… Пойдем на реку и там поборемся.

— Один раз я уже швырнул тебя на землю. Значит, хочешь еще?

— Хочу!

Хажомия молча усмехнулся.