Избранное

I

Парки поднимаются из праха,

над собой возносят небосклон,
с древностью сверхмощи и размаха
выстояв под чередой времен,

чтобы по лужайкам первородным

и раскинуться, и отступить, —
и всегда с роскошеством свободным,
в нем ища спасенья, может быть,

царственность величья своего,

как запас, все больше умножая,
из себя беря и возвращая
милость, пышность, пурпур,
                                          торжество.

II

Аллеями и полумраком

окружен в тишине,
влекомый каким-то знаком,
оказываешься наедине

с круглой чашей, с краями,

покрытыми влажным мхом,
с каменными скамьями,
расставленными кругом, —

с временем, что одинокий

век добредает свой.
На постамент невысокий,
увенчанный пустотой,

ожидающее дыханье

поднимаешь из глубока;
а серебряное журчанье
из темного желобка,

тебя к своим причисляя,

занимает речью своей,
и ты слушаешь, замирая, —
камень среди камней.

III

От водоемов и прудов скрывают,

что королей казнили. И они,
шепчась, прихода принца поджидают
под легкими вуалями в тени,

дабы тотчас смягчить его любой

каприз или печаль без промедлений
и с парапетов свесить над водой
ковры давно забытых отражений,

где на зеленом фоне мог бы ты

увидеть серебро и пурпур линий,
всегдашний белый и размытый синий,
и короля с какой-то герцогиней,
и на взволнованной кайме — цветы.

IV

А природа, как бы в уязвленном

торжестве условности своей,
королевским следует законам,
и не терпится, блаженной, ей

сны своих деревьев на зеленых

склонах воспроизвести с утра
И по описанию влюбленных
врисовать в аллеи вечера

кистью, расточающей в томленье

блеск улыбки самой чистой пробы, —
даже не великой, может быть,

но одной из всевозможных, чтобы

вдруг на острове любви забыть
обо всем и в полноте цветенья
нечто впрямь великое явить.

V

Боги гротов и аллей — никто им

не вверялся, старым и ручным,
вычерченных троп Дианам, коим
улыбались иногда, — и роем
вскачь неслись за королем своим

на охоту, полдень рассекая

и плащи по ветру распуская, —
да, всего лишь улыбались им,

но молиться вряд ли им умели.

Но под ними, чьих имен никто
знать не знал, цвели и пламенели,
и клялись и достигали цели —
боги, кои дозволяют то,

что они и прежде дозволяли,

ибо камнем можно быть едва ли
в пору полноцветия весны;
боги, чьи земные обещанья
с наступлением похолоданья,
как всегда, туманны и темны.

VI

Ты видишь, тропинки как будто

не знают конца и препон
и падают с лестниц круто,
и манит их дальше и дальше
едва заметный склон;
к террасам и отдаленным
массивам зеленым
каждая путь свой длит,
к дальним прудам, где главный
парк (как равному равный)
их пространству дарит;

и пространство без сожаленья

бросает свои владенья
на растерзанье лучам
и отовсюду приводит
новые дали к нам,
когда из прудов крылато
в торжественности заката
поднимается к небесам.

VII

В чашах отраженные наяды,

в плаванье не находя отрады,
как утопленницы, возлегли;
молча пресекают балюстрады
бегство сумрачных аллей вдали.

Влажный листопад спешит скорей

по ступенькам воздуха к утрате;
каждый птичий выкрик как заклятье,
будто бы отравлен соловей.

Здесь весна не одарит, сияя,

и кусты одолевает сплин,
как бы нехотя благоухая,
выдохнувшийся жасмин,

с гнилью перемешанный, поник.

Комары вслед за тобой несутся,
и сдается: стоит оглянуться,
все, как призрак, испарится вмиг.