Избранное

— Детей, детей надо освободить из заточения! Пусть летят, словно птицы, вырвавшиеся из клетки! Не допустим, чтобы их вербовали в католические легионы! В бой! Разрушим мрачные стены! Бороться! Насмерть!

Ивицей овладела страстная потребность борьбы: он почти бежал, он несся по улице. В этот миг Ивица особенно полно ощущал свою молодость, кипящую неизрасходованной энергией, и он понял, какое это счастье, когда есть еще силы отстаивать правое дело.

Хватит! У него есть единомышленники! И Габриэль, что один-одинешенек борется в далеком Лондоне, и маленький Мишо, и столько других! Нет, еще не все потеряно! До поражения далеко! Это ведь только начало!

Кровь Ивицы кипела; в этот миг подумал он о Софии, ожидавшей его там, наверху, в прокуренной комнате, полной пьяного угара, — молоденькой, улыбающейся Софии, — и кинулся со всех ног обратно, ужасаясь мысли, что она ушла, не дождавшись его.

В комнате Тичеков ярко горел огонь, окна были распахнуты настежь и засаленные рваные занавески, висевшие на красных шнурах, качались на сквозняке.

Ивица остановился, прислушиваясь к гомону оргии, и вдруг ему почудилось, что к визгу, звону стаканов и животному смеху примешался жалобный женский плач.

Вот он ясно различил вздох. Он осмотрелся. На другой стороне крутой улички, что извивалась у высоких стен Каптола, под старым каштаном, пышная крона которого отбрасывала густую тень, притаилась женская фигура.

— Никак Мицика, — сейчас же решил Ивица и одним прыжком очутился подле нее.

Это в самом деле была Мицика.

Узнав Ивицу, бедная девушка зарыдала в голос, и, если бы он не подхватил Мицику на руки, она упала бы на мостовую, изнемогая от страданий.

— Успокойтесь, ради бога, прошу вас! Еще услышит кто-нибудь, и выйдет целая история!

Увы, разве есть доводы, способные успокоить истерзанную женскую душу? Мицика и вовсе потеряла способность владеть собой, рыдания душили ее.

— Надо мной висит проклятие! Я покончу с собой! Я лишу себя жизни!

Лицо ее исказила уродливая гримаса фурии, и Мицика стала рвать волосы и в исступлении биться головой об острые выступы каменной стены, будто и в самом деле решила вот здесь, сейчас же умереть.

— Умоляю вас, дорогая! Послушайте же меня! Ну, прошу вас, послушайте! Ничего не потеряно! Все можно исправить! В конечном итоге все это — пустые формальности! Они ничего не значат! Все зависит от нас самих, уверяю вас! Самое главное — наша воля! Послушайте! Прошу вас, послушайте же меня…

— Нет, все равно, я проклята небом! Я отравлюсь!

Платок Мицики был мокрым от слез. Ивица дал ей свой, не переставая твердить теплые слова утешения, и девушка понемногу затихла, только слезы продолжали еще струиться по лицу, да из груди вырывались судорожные вздохи, а голос стал тихим-тихим — натруженные связки отказывались служить. Но все равно Мицика стояла на своем, беспрестанно повторяя, что пришла сказать последнее «прости» милому Славко и не отступится от своего намерения сегодня же вечером броситься в воду. Она только хотела взглянуть на его окно и попрощаться с ним хотя бы мысленно, а жить ей больше незачем! Все кончено! Все потеряно!

— Не надо, Мицика! Все это чистый вздор! При чем здесь смерть? Жить надо, а не умирать! Смешно, ей-богу! Стоит ли убиваться по такому ничтожному поводу! Уверяю вас, все устроится! Давайте трезво разберемся во всем, как и подобает разумным людям!

Странно! Ивица, который весь день, еще с утренней мессы, был глубоко убежден в том, что все безвозвратно, навеки погибло, теперь, возле сломленной горем, обиженной, заплаканной девушки освободился от своего угнетенного настроения, вдруг обретя бодрость и оптимизм.

— Подумаешь, какие трудности! Все очень просто! Славко наверху, в комнате, а Мицика здесь. Смешно! Тоже мне расстояние! Знаете что? Отправляйтесь-ка себе спокойно в епископский сад! А я приведу к вам Славко!

К Ивице вернулись прежний его темперамент и жажда деятельности; он во весь дух помчался наверх, перепрыгивая сразу через три ступеньки прогнившей лестницы и вихрем ворвался в комнату — все головы повернулись к нему, но Ивицу это нисколько не смутило: вызывая общее любопытство, он что-то с жаром зашептал на ухо Славко.

Славко поднялся встревоженный, на побледневшем лбу его выступили капли пота.

— Погоди, ты куда, Славко? — остановила сына Цецилия, полная недобрых подозрений, и встала, тяжело опираясь на край стола, потому что налившиеся свинцом ноги едва держали ее.

— Я на минуту, мама! Сейчас вернусь! Меня товарищ ждет! Он уезжает…

— Так пусть зайдет, чего же он стесняется?

— У него нет времени! Он торопится на станцию, с чемоданом, понятно? — рявкнул Ивица на мать, стараясь рассеять ее тревогу. — И — леший тебя знает — что это за привычка, всюду совать свой нос!